— Гости дорогие! — сказал Леонид Константинович. — Прошу прощения! Мне пора. Спасибо, и извините, ежели, чего не так. Еще свидимся. Ивановна, ты корми гостей, гляди, чтобы знали, как у нас. — Покрасневший, потный, он пожал каждому руку и ушел.
— А ничего он у вас! — кивнул на дверь подвыпивший Василий.
— Ничего, — согласился Макар и пересел на председателево место. — Што пить, што говорить.
— Да уж пить-то да говорить солощее тебя поискать по колхозу, — отрезала ему Матрена. — Тебя теперича только слушай — язык-то отвязал.
— А и послушаешь, мать. Я щас дело скажу. Налей-ко-те еще по одной.
— Да уж тебе-то не хватит!?
— Полно тебе! — одернул Михаил Лукич хозяйку. — Лей, Макар, скоко в аппетит будет.
— Мне-то бы как раз и лишку для одной-то ноги, а выпить надо. Ты, парнек, налей-ко всем, — попросил он Валентина.
— Мне уже хватит, — сказал Денис.
— Лей-лей, — подтолкнул Валентина Макар.
— Нет, я серьезно, — сказал Денис. — Уже жарко что-то. Лучше бы чаю.
— Чай не штука. — Макар поднялся за столом, поглядел в свою стопку. — Глубокая лешая… Мы ведь вот у мужика в доме собрались. Да у мужика-то еще у какого! Видали, в конторе на его имя грамот скоко всяких висит? А ведь все те же руки-то у его, других не приставили. Вы вот теперича приехали. Поздновато маленько, у его уж вон и круг позеленел. Ну, да, может, и встряхнется еще… Так вот я бы и желал… Сладкой-от чай у нас три раза на дню бывает, а горькая — токо по праздникам. Я дак вот горькой за его хлебну и вам советую.
— Полно, Макар! — Михаил Лукич махнул слабой рукой и переморгнул глазами, чтобы не набегали слезы. — Эко дело! Нам теперича чего? Как битым горшкам… — Он не знал, что ему сказать дальше, а гости уже встали за столом. Денис быстро налил себе в стопку и сказал глухим голосом:
— Простите нас, Михаил Лукич.
Выпили за хозяина. Ничего особенного вроде не сделали — просто почтили старика, почтили его дело, а будто каждому в отдельности было отдано почтение. На душе стало просторно и говорить о чем-то захотелось или песни петь.
— Чего бы это гостям про тебя рассказать, а, Матена? — с благодушным озорством спросил Макар.
— Дела у тебя другова нету? — отмахнулась хозяйка.
— А не про тебя, дак про приятеля, што ли? Глянь-ко-те на его — на кого похож? Ладно, богомазов теперича нету, а то бы за место гончарного дела иконописное в деревне развелось.
— А верно! Истинный этот… Ну как его, господи!? — сраженный неожиданным открытием стал спрашивать Василий. — Денис Михайлович, а? Этот, правда?.. Как его?…
— Действительно. Только у того борода была погуще и глаза жесткие, — пошутил Денис.
— Слушайте, а вы не родственники с ним? — спросил Василий.
— Разве што меньшой брат, али от заду девятая кость, как у нас говорят, — попробовал отшутиться Михаил Лукич.
Макар потянулся к гостям, замотал головой.
— Это што-о! — протяжно сказал он. — Раньше он у нас на господа нашего Иисуса Христа один в один был похож. Вота история-то была! Рассказать им, Михайла?
— Отстань, леший, народ-от смешить! — вступилась Матрена.
— Уймись! Дак, чего, Михайла, рассказать? — переспросил Макар.
— Да мели, бес с тобой! — согласился Михаил Лукич.
Глава 6
— В котором это году было, в двадцать первом али в двадцать втором? — спросил Макар.
Михаилу Лукичу, видно, не первый раз приходилось слушать этот Макаров рассказ, а, может, он просто догадывался, что приятель хочет рассказать гостям.
— В двадцать втором году.
— В двадцать втором, значит… Я-то германскую не воевал по молодости, а был взят сразу в Красную Армию, а Михайла постарше меня на пяток годков, он в четырнадцатом ушел. Ушел да и нет его, четыреста девятый Новохоперский полк его пропер до самой Румынии. А когда там штыки-то воткнули в землю да стали выходить с большевиками из войны, часть домой пришла, а часть не дошла — комиссары завербовали. И Михайлу туда же как Георгиевского кавалера да к тому же из беднейших слоев. Да… А скоро и меня взяли и бросили к Дону. Поспрашивал я тама, мол, не знают ли такого Михайлу Болотникова, дескать, дома он давно не бывал. Да што ты! Прорва народу-то, разве найдешь? Повоевал бы подольше, может быть, и свиделись где, а меня в тот же год и околодило. — Макар выставил из-за стола свою колоду, вздохнул над ней неглубоко и продолжил: — Вернулся я пострадавшим красноармейцем, а тут как раз новую власть ставили: волостные комитеты пошли, землю делили, церковь в Стретенье трясли — много всего было. Меня в волисполком поставили. Председателем-то Воронина Генаху — помер летошний год в Ленинграде, — а я, значит, при ём. Винтовка трехлинейная, два патрона к ней. Правда, про боезапас наш никто, кроме нас с Генахой, не знал. Винтовка и винтовка. Ладно… А Михайлы-то все нет и нет в доме. И жив ли уж, нет ли — где спросить не знаем. В девятнадцатом от него письмо было: под Питером стоял, да в двадцатом на пасху писал, што домой охота. А потом и писать перестал, и самого нету. Варька — и та за Генаху Воронина вышла. Уж на што ждала девка, да посохни-ко семь-то годов! Мы тут маракуем: где Михайла? А он какого-то там батьку Глухаря гоняет. Отсюда все и началось.