- Конечно. Держитесь, Константин Иваныч, сейчас мы пересядем в "Жигули". Там помягче, да и скорость получше.
- Все будет хорошо, Дима. Только меня мучает один вопрос. Федор говорил мне о каком-то снегоочистителе, изобретении Иконникова. Мне очень хочется посмотреть, что это такое.
- Ну конечно, будем проезжать мимо - покажу...
Постепенно белый туман начал обволакивать мой разум, и через его пелену из груди выпрыгивали красные молнии боли. Я смутно видел какой-то забор, стоящую возле него машину. Потом я почему-то оказался лежащим в ней. Потом было какое-то убаюкивающее покачивание - и все. Отключился я полностью.
* * *
Снегоочистительные машины, словно танки, надвигались на скит староверов. Их было великое множество, и с их транспортных лент соскакивали энкавэдэшники, вооруженные обрезами и пистолетами Стечкина. Через разбитые стены скита они тащили расхристанных голых баб в тайгу и там их насиловали, а потом жгли обнаженные спины раскаленными утюгами. И я был среди них. И я насиловал девок и расстреливал бородатых сибирских мужиков, не желающих подчиниться властям. И я был прав, потому что так велел мне полуистлевший скелетированный старец, стоящий на плоту с красным знаменем. Было нестерпимо жарко и до одури смешно, когда я видел, что в меня стреляют из ружей. Мужики, встав в полукруг, по очереди вливают в мою грудь килограммы дроби и картечи, а мне все нипочем, только жарче, жарче и смешнее. Огромная черная собака вгрызается мне в сердце. Больно. Я снимаю офицерский ремень и, захлестнув его на собачьем горле, долго и терпеливо душу ее, но у меня ничего не получается, собака продолжает поедать мои внутренности, и я кричу: "Крысы! Крысы! Крысы!" Теплая женская рука или губы плотно закрывают мой рот, и становится легко дышать; и отпускает сердце собачья пасть. Розовое блаженное солнце поднимается над голубой планетой, прогоняя ужас и боль за терминатор...
- ...Вот и сотворил Господь чудо, пожалел тебя, грешницу.
- Спасибо, мать Феодосия. Сколько я тебе должна?
- Замолчи, бесстыдница, ты не мне должна, Бога благодари, мать игуменью да монастырь мой, всех, кто дал мне силы и знания.
- Прости меня. Сколько нужно в пожертвование монастырю?
- Столько, сколь сердце велит.
- Да, конечно... Прими, мать Феодосия, на нужды монастыря десять миллионов.
- Да не покинет Бог твою заблудшую душу. Живи во здравии, но не в грехе. Проводи!
Я лежал с закрытыми глазами, боясь оказаться перед лицом действительности. Судя по разговору, только что подслушанному, я в Царстве Небесном. Это хорошо. Только почему и здесь оперируют миллионами? Видимо, никуда от этого не денешься, даже на Небесах. Такого состояния тела и души я не испытывал с младенчества. От радости я потянулся - и тут же взвыл от боли в правом боку. Я притих, с сожалением понимая, что ни в каком таком раю не нахожусь и, вероятно, находиться не буду. Лучше открыть глаза и не гнать дуру. Скорее всего, я в больнице, а ухаживает за мной какая-нибудь монашка - сестра милосердия, если, конечно, я опять не брежу.
Нет, я не бредил. Просто лежал в полутемной комнате на высокой белой кровати и выздоравливал, потому что моя грудь была запеленута от ушей до хвоста. Делать было нечего, и я начал вспоминать, каким образом я мог оказаться в подобном месте. В общем и целом это мне удалось. Правда, только до того момента, когда я спросил Дмитрия о снегоочистителе. Неужели я так и не узнаю о нем ничего? Жаль.
Захотелось в туалет. Я осторожно опустил на пол ноги, помня о коварной боли. Постепенно приподнимая туловище, я наконец очутился в вертикальном положении. Но идти и даже стоять я не мог, ноги тряслись от слабости, словно восемь заячьих хвостов, вместе взятых. Я едва успел схватиться за никелированный шар на спинке кровати и беспомощно повалился назад.
- Сестра, - тоненько пропищал я, как тот немощный дистрофик из анекдота, - сестра!
Послышались торопливые мягкие шаги, и в комнату вошла монахиня в черной одежде, но почему-то с непокрытой головой. Ее лицо показалось мне знакомым.
- Константин, очнулся, слава Богу, да ты никак вставал?
Теперь, услышав ее голос, я вспомнил все. Черную ночь и черные распущенные волосы Евдокии... Но как я здесь очутился?
- Евдокия, помоги, мне нужно подняться.
- И не думай, не велено. Лежи, выздоравливай.
- Как я здесь оказался?
- Позавчера привезли, как только миновал кризис.
- Расскажи все, только сначала дай, куда можно...
- Под кроватью...
- Выйди, я сам...
- Сегодня двадцать восьмое, - немного погодя начала Евдокия. - Ночью восемнадцатого тебя без сознания привез в монастырь Дмитрий. Хотел везти сюда, но понял, что ты не дотянешь. Завернул в монастырь, там и оставил на попечение игуменьи и монашки Феодосии. Они-то и вернули тебя к жизни.
- Никогда не верил знахарям и чудотворцам, а тут...
- Да, чудотворный дар у них имеется... Кроме того, хорошо знают травы, коренья.
- Во дают, я думал, мне уже конец, и готовился ногой открывать райские врата! Вот что значит народные целители! Надо с ними раскатать бутылочку.
- Перестань, - тихо, но с угрозой проговорила Евдокия, - ты действительно одной ногой стоял в могиле. Три сломанных ребра и разрыв легкого. И если бы Дима вовремя не догадался свернуть к монастырю, то неизвестно, на каком ложе ты бы лежал сейчас.
- Интересно! Никогда не думал, что легкое можно заштопать молитвой.
- Как видишь, можно. Если к ней в придачу добавить скальпель, иглы и мать игуменью.
- Оригинально! Монашка с ножом!
- Она - дипломированный хирург с двадцатилетней практикой. Всех своих монастырских "овечек" она лечит сама. В монастыре у нее отличная операционная и инструмент.
- Ладно, проехали. Федя не нашелся?
- Федя жив, но это пока все, что я могу сказать.
- То есть ты мне не доверяешь, несмотря на то что из-за него я чуть было не оказался на том свете, спасибо твоей игуменье, тормознула вовремя.
- Конечно же доверяю, но дело не в этом. Мне кажется, он обрел душевный покой.
- Откуда, интересно, такая информация? Опять ясновидение? Вас, баб, даже старообрядческих, не поймешь. То Феде плохо, то Феде хорошо. Расскажи все, да я поеду домой, только сначала встречусь с Димой.
- Хорошо. Я получила от него письмо.
- Когда и каким образом?
- Позавчера, двадцать шестого, когда привезли тебя. Оно лежало в ящике на воротах. Отправлено отсюда же, из Эйска, местное. Я штемпель посмотрела. Бросили его двадцать пятого. Целые сутки шло.
- Дай мне его сюда. Быстро, не мни задницу.
- Перестань сквернословить, мой отец бы тебя выпорол.
- Мой тоже. Давай быстро!
Отвернувшись, она захрустела бумагой в лифчике. Она, видимо, считала, что лучшего тайника не сыскать.
- Вот, только осторожно. - Она протянула мне конверт с воззванием "Слава Вооруженным Силам СССР", изготовленный на Ряжской фабрике Гознака в 1988 году. На стандартном листе хорошей писчей бумаги жирной шариковой ручкой синего цвета было написано:
"Евдокия! Я решил полностью изменить свой образ жизни. Спасибо тем людям, что увезли меня от мирской суеты. Меня не ищите. Будет нужно - найду сам. Хочу наладить гончарное дело. Жалко, нет специалиста. Без него трудно. Учиться не у кого. Письмо сожги, никому не показывай.