- Ты не знаешь, Костик, ты ведь ничего не знаешь... Налей мне еще... Размазав под очками слезы, моя "немка" решительно выпила рюмку и повторила: - Ты ведь ничегошеньки не знаешь. Да этого и никто не знает... А Бог меня карает на старости-то лет. И поделом мне, стерве беспросветной, заслужила я... Заслужила и теперь расплачиваюсь... Не могу, налей чуть-чуть...
- Да полно вам, Зоя Федоровна, все давно прошло, и незачем сокрушаться о долгах наших. У каждого есть свой грех, о котором и самому-то вспоминать тошно, все мы люди, все человеки, успокойтесь.
- Нет, Костик, ты не знаешь... не знаешь, что я наделала... Я должна кому-нибудь об этом рассказать... И лучше тебе... Ты ведь уедешь... Так легче... Я помню, все помню, как сейчас... Зимний Томск. Я студентка второго курса... Я вот-вот должна родить... От кого? Какая разница. Он бросил меня, как только узнал, что я беременна. Куда было деваться, поехала к маме, а она... она... она меня взашей, ты понимаешь, взашей! Хотела на себя руки наложить, да только не смогла. Ночью у бабки-повитухи родила девочку, назвала Надей... Неделю я у нее прожила, все дитя свое нянчила, а потом... Потом, под утро, снесла я ее в дом ребенка... положила под дверь, позвонила и спряталась в кустах... Вот и все...
Она выдохнула, словно свалила непомерную ношу, и вновь потянулась к рюмке.
- А почему вы ее не оставили?
- Как я смогла бы ее поставить на ноги на копеечную стипендию, а если бы узнали, то, вполне вероятно, вообще бы выперли из института. Господи, да черт бы с ним, с институтом, - это я теперь так думаю. Теперь-то я понимаю, какая я дрянь. А поезд-то ушел. Я потому и Ирку удочерила, чтобы как-то очиститься, только ничего не помогает. Извини, Коська, что вылила на тебя ушат своей грязной воды. Тяжело мне, одна я осталась. Никому не верю, даже Ирке своей не верю. Трудно. Давай выпьем.
Удивительно, пила она наравне со мной, но была гораздо трезвее. Все-таки странно устроен женский организм. Меня уже клонило ко сну, я с трудом сдерживал зевоту. Видимо, она это поняла.
- Господи, совсем я заболталась, иди спать, постель я тебе приготовила, вся правая сторона с тремя комнатами в твоем распоряжении. Если проснешься ночью, вино и вода в холодильнике, ауфидерзейн, двоечник.
* * .*
Проснулся я с первыми лучами в полной уверенности, что дом еще спит, но глубоко заблуждался. Моя "немка" безо всяких признаков похмелья уже потчевала куриц зерном и арбузными корками.
- А, проснулся, великий сыщик Пуаро, как головка? Бо-бо?
- У меня голова никогда не болит, я же дятел.
- Вот и у меня тоже, а то в холодильнике есть, можно полечиться.
- Потом, сперва я совершу утренний променад на море.
- Смотри, только долго не загорай, а то обгоришь и весь отпуск испортишь.
- Вас понял, к обеду буду.
- Что приготовить? Отбивные любишь?
- Конечно, если с кровью.
Когда я уже уходил, то на веранде столкнулся с дрожащим похмельным синдромом по кличке Шмара. Когда он наливал вино в пиалу, рука его дрожала, как сердце девственницы перед первым абортом.
- Здорово, Костя, - прохрипел он немыслимым профундо. - Отличное вино, холодненькое, будешь?
- Обязательно, только после того, как вернусь с моря, ждите и не ругайтесь.
- Ну, ты что, у нас такого нет.
До пляжа было не более километра, и пока я неспешной походкой курортника туда добрался, солнце уже полностью овладело землей. Минеральная вода, лимонад и вино продавались практически в каждом дворе. Надо ли удивляться, что мое брюхо очень скоро стало смахивать на бурдюк. В нем что-то булькало, урчало и даже попискивало. Искупавшись, я в полном изнеможении свалился на песок. Наверное, я уснул, потому что вкрадчивый незнакомый голос заставил меня вздрогнуть.
- Дядя, эй, дядя, не спи, а то обгоришь, давай лучше в картишки перекинемся, - ласково предлагал мне стройный горбоносый парень с веселыми, бесноватыми глазами. В руках он мусолил новенькую, хрустящую колоду.
- Ступай отсюда, малыш, - также ласково, в тон ему ответил я. Понимаешь, я сюда приехал тратить деньги постепенно, в свое удовольствие, и это не значит, что я должен отдать их тебе сразу, за один присест.
- Да что ты, дядя, у нас все по-честному, можем один кон сыграть без денег, сам убедишься.
- Мальчик, твои хохмы мне были известны еще семьдесят лет назад, я работал тогда в ГубЧК. Дергай отсюда, малыш, пока у тебя не возникли серьезные неприятности, и по возможности не попадайся мне по утрам, когда небо голубое, солнце золотое, а в моей душе поют скрипки.
- Я тебя понял, дядя, останемся друзьями.
Шулер испарился так же незаметно, как и возник, но только я перевернулся на живот и закрыл глаза, готовясь вновь прослушать увертюру к "Севильскому цирюльнику", как мое публичное одиночество вновь было прервано. Поджарая, дочерна загоревшая девица бесцеремонно расстилала свою простыню в пяти сантиметрах от моей царственной персоны. Какая дерзость! Я не выдержал:
- Эфиебка, ты что, другого места себе не нашла? Пляж-то пустой.
- А я с тобой хочу, - категорично укладываясь на живот, заявила хищница.
- С какой это радости? - немного озадаченный ее нахальством, спросил я.
- А ты беленький, новенький, вкусненький. Зовут меня Марина, расстегни мне лифчик, белая полоска на спине тоже должна загореть.
- Это мы могем, - весело ответил я, перерезая ножом тесемки купальника.
- Ты что, ненормальный или садист? - лениво, не поднимая головы, спросила она.
- Не, я импотент.
- Врешь, подлец, меня не проведешь. Прежде чем к тебе подмоститься, я прошла и просмотрела половину пляжа. И совершенно обоснованно остановила выбор на тебе. Ты тогда лежал на спине и, наверное, смотрел эротическое кино. В общем, на импотента ты не тянешь.
- Допустим, но что тебе-то? Ты что, проститутка? Тогда не по адресу, у меня нет денег даже на кусок хлеба.
- И опять ты врешь, но дело не в этом. Никакая я не проститутка, а честная и порядочная женщина, жена обнищавшего профессора и мать семилетнего ребенка.
- Уже проходили, ври дальше.
- Я все сказала, кроме того, что моему профессору шестьдесят лет.
- Соболезную, но ничем помочь не могу.
- А я и не прошу, просто хочется полежать с мужиком.
- Это пожалуйста, за это я денег не возьму.
- А за что возьмешь?
- Не цепляйся к словам, лежи спокойно и отдыхай, если уж я тебе это позволил.
Мы замолчали, думая каждый о своем и вместе слушая волну.
- Горячие пирожочки, горячие чебуреки, обалденные сосиски в тесте! гнусаво и громко кричали пляжные доморощенные предприниматели. - Холодные напитки, мороженое, берите, налетайте, все по высшему классу.
- Профессорша, чебурек хочешь? Который по высшему классу?
- А ты что же, угощаешь?
- Сделай милость, составь компанию, я не завтракал.
- Я тоже, придется твою просьбу уважить, но как я поднимусь, ты же, подлец, мне лифчик разрезал.
- Ничего страшного, тут полно голосисьтых девок, не робей.
- Нет, я так не могу, наверное, я еще не вполне приобщилась к цивилизации.
- Врешь ты все, ну да ладно, я тебе твой купальничек завяжу веревочкой.
Терзая горячие чебуреки, мы запивали их холодным сухим вином, и постепенно я проникался симпатией к моей приблудной овце. Более того, я уже с нескрываемым интересом разглядывал ее тоненькую фигурку и симпатичную, скуластую рожицу. Заметив это, она придвинулась ближе, почти прикасаясь ко мне своим жарким телом. Стащив с меня очки, посмотрела в глаза.
- Тебя как зовут?
- Костя.
- Ты один приехал?
- Нет, - чувствуя, как поплыла моя дурная голова, неуверенно ответил я.
- Ас кем?
- Со мною Бог и двенадцать апостолов.
- Ты где остановился? В доме отдыха?
- Нет, у своей знакомой.
- А я здесь неподалеку снимаю комнату с отдельным входом. Пойдем ко мне?
Я молча натянул шорты и послушным щенком потрусил за ней, заранее проклиная себя за очередной опрометчивый шаг. Только триппера мне и не хватало. Хорошо, если дело ограничится триппером, а если... Милка будет очень недовольна. Вечно ты, Гончаров, попадешь в какое-нибудь дерьмо. Еще не поздно повернуть. Хотя никто же меня не неволит, просто зайду и посмотрю, как она живет, потом галантно раскланяюсь и поблагодарю за чудесно проведенное утро.