Комнатку моя профессорша снимала два на три. Здесь едва размещались железная кровать, телевизор и холодильник. Впрочем, все это я рассмотрел только потом, после того как, совершенно измученный и опустошенный, легкий, как пушинка, бездумно лежал под все еще неугомонной креолкой. Судя по дорожным сумкам, она если и была проституткой, то приезжей. Господи, что она опять со мной делает? Сейчас я сойду на нет и попросту улетучусь... Кажется, она решила отправить меня к праотцам... мамочки... Все, теперь хоть бей меня, хоть режь - я труп!
- Ну вот, врун, а говорил - импотент, - пропела, наконец, удовлетворенная профессорша и растянулась рядом. - Креста на тебе нет. Такую радость хотел у меня отнять. Кофе хочешь? У меня и коньяк есть.
- Кофе не пью, - слабо дрыгнув ногой, пропищал я, - а коньяк в постель обязательно, иначе не встану.
- А после коньяка встанет? - хищно ощерившись, осведомилась профессорша.
- Нет, нет, и думать забудь! - истошно заорал я, натягивая шорты.
- Все, все, больше не буду, - подвигая мне бутылку, успокоила она.
Через десять минут, вполне придя в себя, я откланялся, протянул ей пятидесятирублевую купюру и... получил пощечину.
- Хорошо же ты обо мне подумал...
- Что, неужели мало?
- Скотина ты, Костя. Я действительно та, за кого себя выдаю, и твое поведение оскорбительно. Убирайся.
Она обиделась на самом деле, вероятно, я ошибся в своей оценке, ей просто нужен был первозданный мужик с его энергичной, естественной функциональностью. Нехорошо получилось, господин, Гончаров, но еще есть возможность исправиться.
- Обижаете, госпожа профессорша, в душу плюете, это вам за причиненную порчу вашего купального костюма.
- Господи, да ничего не надо, у меня еще один есть, ты только приходи. Завтра будешь на пляже?
- Конечно, если не помру по дороге.
Удивительно, но на сей раз собаки на меня не кинулись, их вообще не было. Наверное, высунув от жары языки, лежат где-нибудь в огороде, спрятавшись в картофельную ботву. Хороши стражники, неплохо устроились. Так-то и я бы не отказался - дневальный спит, а служба идет. Как и вчера, кроме пирожника, во дворе никого не было. Занятый своим нелегким делом, меня он даже не заметил.
- Привет работникам плиты, почему в чебуреках завышен процент мясной начинки? - подходя сзади, грозно и громко спросил я.
От испуга он дернулся и уронил почти готовый пирог с горячей картошкой себе на ногу. Видимо, ему было очень больно, потому что, пытаясь его отбросить, он отчаянно задергал конечностью и перевернул ведро с уже готовой продукцией.
- ... Мать твою душу... - выплеснул он на меня полный ушат матерного гнева.
- А вот это нехорошо.
Строго посмотрев ему в глаза, я удалился в душ. Смыв морскую соль и грех прелюбодеяния, я в наилучшем расположении вошел в дом. Как и вчера, здесь царила полная тишина. Должно быть, после моего ухода действия развивались по давно известному сценарию. Похоже, они неисправимы. А еще обещали отбивную с кровью, с горечью подумал я, заглядывая в комнаты.
Нет, слово они сдержали, мясо с кровью приготовили. В дальней, изолированной комнате на кровати брюхом вверх лежал Шмара. Солнечный луч, протиснувшись через пыльное стекло, бил ему точно в глаза, но, несмотря на это, зрачки его на свет не реагировали. Они были черны и открыты, потому что Валерий Павлович Климов был безнадежно мертв. Из его обнаженной смуглой груди торчала массивная рукоять самодельного ножа, и если судить по ней, то острие клинка сейчас упиралось в лопатку. Убили его не спеша, расчетливо и со знанием дела. Должно быть, он спал, потому как никаких следов сопротивления я не замечал. Скорее всего, убийца не просто ударил, он хладнокровно выбрал точку и нужный угол, потом наставил нож и, навалившись всем телом, вогнал его по самую рукоять. Что и говорить, мясник работал знающий. Мясник? Интересно. Выйдя во двор, я подошел к пирожнику:
- Тебя как зовут, земеля?
- Да пошел бы ты...
- Похоже, идти придется тебе, причем по этапу.
Я задумчиво смотрел на его сильные волосатые руки, прикидывая, мог ли он убить. Перехватив мой взгляд, он отряхнул и проверил ладони. Забеспокоившись, спросил:
- Чего ты такое несешь? Ты что на меня так смотришь?... Ну, Валентином меня зовут, что дальше?
- Скажи, Валентин, кем ты раньше работал?
- А тебе -то какое дело? Чокнулся, что ли? Ну, шофером работал, потом механиком, и что из этого?
- Ты зачем Валеру грохнул?
- Тю-ю-ю, обалдел, что ли? Никак, молочка из-под бешеной коровки перебрал? Или головку с непривычки напекло?
- Пойдем со мной. - Болевым приемом я решительно взял его за руку и, подведя к открытой двери страшной комнаты, предупредил: - Внутрь не заходи.
- Ой, мамочка, да кто ж его угробил? Мамочка родненькая, та шо ж делать-то?
Мужик то ли притворялся, то ли действительно готовился грохнуться в обморок, не знаю, но на всякий случай я вывел его на улицу и налил полстакана водки.
- Так я ж не пью. - Слабо сопротивляясь, он выпил зелье и сполз на ступеньку. - Кто ж его так, а? Может, ты сам? А что, пришел, зарезал и ко мне. Небось хочешь все на меня списать, рожа уркаганская? Не выйдет!
- Не говори глупости, ты же видел, что кровь на груди уже запеклась, значит, убили его самое позднее полчаса назад, а то и раньше.
- Верно, но кто же тогда?
- А вот это ты мне и расскажи. Кто к нему приходил, кто уходил, с кем он ругался, в общем, расскажи все.
- В том-то и дело, что никто не приходил и никто не уходил, я с утра у плиты, мне же все видно; кроме моей Людки, никто не заявлялся. А она к ним вообще не заходит. Выходит... выходит, что... его убила Федоровна, так? А больше некому.
- Спокойно. Расскажи, что они сегодня делали после того, как я ушел?
- Что делали? Да то же, что и всегда. Сначала напились, а потом ругаться начали нецензурно, то есть матом.
- Долго ругались?
- Нет, не очень, минут двадцать. Ну а потом подрались и угомонились. Минут через десять Федоровна залезла на чердак и все вообще стихло.
- Когда это было?
- Часа два назад. Да что тут думать, это она его замочила, козе понятно.
- Козе и тебе это может быть и понятно, а вот мне нет. Скажи-ка, может ли женщина весом в сорок килограммов и с воробьиной силенкой завалить стокилограммового мужика?
- Так он, наверное, спал.
- Но ты же сам говоришь, что видел, как она поднялась на чердак.
- Так что из того, она могла спуститься и залезть в дом через окно. Да что мы гадаем, давай разбудим ее и спросим, от неожиданности она сразу расколется.
- Нет, не надо, пусть спит.
- Почему это?
- Потому. Ладно, иди зови милицию.
- А почему сразу я, у меня пирожки сгорят. Иди и зови.
- Изволь, только я подумал, что лучше это сделать тебе, и знаешь почему?
- Почему?
- В момент убийства в доме было трое. Убитый, его жена и ты. Как думаешь, кого заподозрят в первую очередь? Правильно, в первую очередь заподозрят тебя, но ты выиграешь несколько баллов, если первый заявишь об убийстве.
- Логично, будь по-твоему, я побежал, присмотри за пирожками, а то собаки сожрут.
Нелепо подкидывая задницу, он ушел, а я, тихонько поднявшись по лестнице, заглянул на чердак. Распластавшись на старом диване, моя "немка" безмятежно и счастливо посапывала, улыбаясь во сне. Примерно это я и ожидал увидеть. Нет, хоть вы меня режьте, но к убийству она не имела ровно никакого отношения. Я вполне допускаю, что в принципе убить она могла, но только не так. Доведенная до крайности, в припадке ярости, она, скорее всего, стукнула бы своего ненаглядного чугунной сковородой по головушке, но так расчетливо и хладнокровно - нет. Да и спит она как младенец. Это хорошо, пусть спит. Будить я ее не собираюсь. Мне очень важно, чтобы менты сами видели ее реакцию. Особа она экспансивная, и когда узнает, что ее ненаглядный Лерочка зарезан, как заурядный хряк, то наверняка и непритворно устроит грандиозную истерику, что в итоге сработает на нее. А пока еще не прибыла наша бравая милиция, мне неплохо бы потолковать и с живущим напротив греком. Вполне возможно, что Валентин, увлеченный своими постряпушками, не обратил внимания, когда кто-то незаметно проскользнул в дом, сделал свое грязное дело и так же незримо исчез.