Еще до утренней зари в поселок Крачек отправился вестник, а теперь, с рассветом, по его следам отправились и остальные. Впереди шагал Токур, старший, за ним двое охотников с носилками, на которых покоилось тело Говорящего с Духами. Замыкали шествие трое пришельцев.
В четверти перехода от висячей тропы стремительный бег гремящей реки прерывался, и она бирюзовыми струями срывалась с обрыва, дробясь далеко внизу на лоснящихся спинах валунов в брызги и пыль. Воздух полнился приятной влажной прохладой. Зоул стоял на краю обрыва и, затаив дыхание, смотрел вниз. В холмистую равнину врезался широкий клин речной долины. На дне раскинулись болота поймы, заросшие красноталом, тростником и рогозом. Среди изумрудных ковров осоки виднелись бесчисленные голубые зерцала протоков и омутов, питаемых падающей со скал потоком.
Тем временем носильщики спустились по узкой уступчатой тропе к подножию источенной водой стены обрыва, и юноша поспешил вслед за ними. Оказавшись внизу, он еще раз оглянулся на гроздья радуг, висящих над водопадом, и нырнул в заросли ивовой лозы, сплошным ковром покрывшей песчаный берег.
То и дело над головами людей взлетали стайки вездесущих водных птиц, но никто из охотников не поднял лука. И хозяева, и гости племени молча пробирались сквозь кусты, утопая в мокром песке, раздвигая так и норовившие хлестнуть по лицу побеги. Но мучения были недолгими. Вскоре впереди проглянула большая плитняковая осыпь, голая и сухая, прокаленная полуденным солнцем. Над ней нависал массивный бурый утес. Идти по хрустевшим под ногами камням оказалось много удобнее, и путники быстро обогнули скалу и остановились. Охотники опустили наземь скорбную ношу и склонили головы, а юноши молча стояли, пораженные открывшимся видом.
Впереди из пологого откоса вырастали угловатые белесые столбы, бессонной стражей обступив нишу в стене обрыва. Меж ними, покоясь на двух плоских валунах, как на ладонях, поднималась над осыпью округлая чаша бурого камня. Из темноты ниши над ней склонялось огромное, грубо высеченное, лицо, доброе и строгое, спокойное и величественное. Лицо Матери Всех. Над чашей нависал карниз, из трещин его сочились струйки воды, прозрачной колышущейся вуалью закрывая лик. Под тонким дрожащим и переливающимся покрывалом лицо казалось живым - то улыбнувшимся, то опечаленным, то спокойным. Падая в чашу, вода кипела в ее чреве снежно-белыми клубами. Пена переливалась через край, сбегая по склону к прибрежным зарослям.
Зоул узнал Молочную чашу, о которой не раз слышал от старейшин. Токур зачерпнул из ручья пригоршню хрустально-чистой влаги, поднес к губам старика, омочив их, и вылил остатки ему в ноги. Охотники взвалили носилки на плечи и продолжили свой путь по кромке речной поймы, так и не проронив ни слова.
Землянки племени Крачек лепились к откосам, словно гнездовья их тотемных птиц. Под откосами лежал желтый пляж, перетекающий с полуночной стороны в песчаную косу, протянувшуюся далеко в море. С другой стороны в бухту вливались рукава и протоки болотистой низины, окрашивая ее в желто-коричневый цвет.
В поселке путников уже ждали. На косе стояла большая долбленая лодка, увешанная гирляндами хвойных веток и мелких лесных цветов. Вокруг стояли старшие охотники и старейшины в накидках из шкур крачек.
Носилки опустили с плеч на мокрый песок. Старика уложили на устланное пахучими травами дно в праздничном одеянии Говорящего с Духами. На дне долбленки нашли себе место лук и стрелы, топор и кучка обсидиановых лезвий, еда в дальнюю дорогу.
Вспыхнули четыре жарких костра, и вскоре над ними уже жарилось мясо косули. Ее сердце и печень легли в ноги старику, а череп с рогами украсил нос лодки.
Зоула с товарищами усадили в общий круг у костра, и каждый получил по куску дымящегося мяса. По кругу пустили чаши густого пахучего питья с ароматом хмеля, замешанного на крови жертвы.
В костер упали пучки трав и янтарные куски смолы. Густой горьковатый дым повис над берегом. Даже неугомонный ветерок стих и над морем воцарилось безмолвие. Лишь беспокойные волны шипели на песке.
И вот в ритмичный шум прибоя начал вплетаться узор монотонной песни. Протяжной и печальной, долгой, точно зимняя ночь, словно вечный бег океанских валов, тоскливой, как крики чаек над утесами, то рокочущей громом яростного шторма, то шепчущей шумом осеннего ветра в вершинах сосен. Древняя, как сам океан, песня о том, что все, кто пришел в этот мир, в свой черед отправятся за море, в земли вечного лета и птичьих стай, тучных стад, доброй охоты и обильных уловов, туда, где юное солнце рождается из морских вод.
Пока тянулась песня, огненный глаз соскользнул с небесного купола за вершины деревьев, окрасив перья облаков цветом бирюзы и аметиста. Белая тень луны все отчетливей проступала на темнеющем восточном окоеме.