Ведь он всегда знал, что дочь Гуора никогда не приведет его к своему костру. Знал, и все же... в тайне на что-то надеялся. И может быть, не напрасно.
С тропы Зоул хорошо видел Уле, хлопотавшую около хижины отца. Он долго любовался ее гибкой фигуркой, быстрыми движениями и короткая, но соблазнительная мысль промелькнула юркой змейкой. «А может остаться?». Ведь следующим летом и Уле получит благословение предков, а после «луна без имени», луна, когда молодежи, принятой в племя, позволено быть с любым из сверстников, разрешено даже забыть о запрете семи колен. Детские имена уже забрали пращуры, взрослые еще не получены и для Матери Всем их просто нет. Пусть Уле и не приведет Зоула к своему костру, но у них будет целый месяц. Целый месяц…
-Тебя не приняли, хюсс. – Байс бесшумно подкрался сзади. Довольная улыбка перекосила губы. Маленькие глазки злорадно прищурены. – Я сказал, не быть тебе мужчиной. Идем со мной, идем, учись рыбу потрошить…
Горбун ухватил юношу за руку и поволок вниз по склону. Зоул сделал пару шагов, но, очнувшись, вырвал кисть из цепких пальцев, отбросив Байса в сторону. Горбун упал на спину и задергал в воздухе кривыми ногами, зашипев от ярости.
-Не радуйся, тебе в пару я не пойду. И не ходи за мной, хюсс нии. Ненароком камень на голову упадет.
Не разу не обернувшись, Зоул спустился к хижине главы племени, а вслед ему неслись проклятия горбуна, так и не посмевшего преследовать столь безропотную прежде жертву его насмешек.
Уле уже ждала его с кожаным заплечным мешком в руках. Красный мех платья переливался на солнце, а в черных, словно спина морского угря, волосах искрились жемчуг и перламутр.
В это мгновение юноша остро, до слез в глазах, ощутил, что ему есть, о чем сожалеть, покидая племя Кайр.
-Вот, отец велел собрать тебе, - пряча глаза, девушка подала ему мешок, - посмотри, может еще что нужно. А мне недосуг, нужно еще… - она отвернулась, пряча блеснувшую на щеке слезинку.
-Подожди, Уле. Только не уходи, я сейчас, я быстро…
В хижине под камнем найденыш прятал то, что давно готовил для подарка, мечтая в день свадеб собственноручно надеть дочери Гуора. Что ж, пусть теперь останется ей на память.
Уле дождалась. Он развернул сырой кусок кожи, и лучи солнца вспыхнули радужными брызгами, отразившись от двух больших полированных раковин, с отверстиями для шнурков и крошечными перламутровыми подвесками. Это были височные щитки, что надевают девушки, когда выбор будущего мужа уже сделан.
Невольная гордость шевельнулась в душе мастера, работавшего украдкой ночами, когда глаза девушки распахнулись, заблестели при виде раковин, но после наполнились грустью. Уле поняла, - Зоул никогда не осмелился бы сделать этот подарок, не будь он прощальным.
Девичьи пальцы приблизились к подвескам, боясь коснуться, словно, приняв дар, она сама сделает расставание неминуемым. И все же, решившись, она осторожно взяла их и примерила к вискам. Грустная улыбка, словно солнечный зайчик скользнула по лицу.
-Предки вознаградят тебя, - опустив глаза, прошептала дочь Отца Племени, - легкой тебе тропы, - коснулась губами щеки юноши, вдруг смутилась и убежала за угол плетеной стены.
Зоул держа дорожный мешок в руке, словно взвешивая его тяжесть, еще долго глядел в след дочери Отца Племени. Одна луна с ней за годы жизни чужаком этого мало. Очень мало в обмен на прошлое и истинное имя. Слишком мало...
Гамак чуть поскрипывал, раскачиваясь. Ветер шуршал листьями тростника на кровле, а в прорехи заглядывали колючие звездные искры.
Ночь выползла из моря многоглазой, бесформенной тушей, накрыв бухту и поселок, последняя ночь Зоула под крышами Кайр. Странно, но он был спокоен. Неожиданно пришла уверенность, что все свершилось так, как и должно было. Будто кончилось тягостное ожидание в тесной клетке и перед ним, наконец, развернулся необозримый, вольный простор. Кажется, такое уже бывало с ним. Но где, когда?
Лишь лицо Уле временами появлялось перед ним, пробуждая сомнения, лицо, которое он первым увидел без птичьей маски, лицо, что склонялось над ним, пока он лежал беспомощным в пещере Отца Племени. Но и оно медленно отступало, бледнея, исчезая, унося с собой последнюю тень сожаления.