Сдержанность, с которой он меня встретил, объяснялась, очевидно, его «профессиональной деформацией»; но я был не наркоман, а просто человек, любопытный по долгу службы.
— Чем могу быть полезен?
— У вас курят?
— Курите! — Он повернулся на вращающемся стульчике, бережно, аккуратно передвинул кофейный фарфоровый сервиз и протянул мне одно из блюдечек.
— Вы действительно сможете мне помочь. — Я не торопясь закурил сигарету и выпустил дым в сторону кассетофона, единственного реального атрибута медицинского учреждения. — Речь пойдет о вашем пациенте, симпатичном юноше, который лечился у вас два года назад. Говорит ли вам о чем-нибудь имя Павел Безинский?
— Павел Безинский… Безинский. Ах, да… Покер?
— Именно его я и имею в виду.
— А что вас, собственно, интересует? Уж не натворил ли он чего-нибудь?
— Он просто покончил с собой.
Лицо врача помрачнело, словно он услышал тяжкий упрек, и стало похоже на лицо стареющего мужчины, который делает все возможное, чтобы казаться рано повзрослевшим юношей.
— Стра-а-анно, — протянул он. — Хотите кофе?
— С удовольствием выпью чашку, хотя в последнее время стали поговаривать о кофеиновой наркомании.
Шутка оказалась неуместной, и врач дал мне это понять. Он достал из ящика письменного стола серебристый термос, а старинная чернильница с бронзовым орлом оказалась сахарницей.
— Что странно?
— Видите ли, товарищ…
— Евтимов.
— Безинский добровольно пришел к нам и добровольно пожелал лечиться, и я убежден, что ему удалось отказаться от этого ужасного увлечения. Он был интеллигентен, очень чувствителен, какими в принципе и бывают наркоманы. Но он обладал одним редко встречающимся у них качеством: имел удивительную силу воли. Вы даже себе не представляете, какое требуется усилие, чтобы освободиться от тяги к наркотикам или, точнее, к состоянию эйфории.
Я его не прерывал, не попытался объяснить, что наркомания — моя вторая специальность и если он имеет постоянную работу, то обязан этим, в частности, мне.
— Безинский действительно оказался новичком. Тем было лучше и для него, и для меня. Обычно наркотики затягивают как болото, человек погибает, и, чтобы испытывать одни и те же ощущения, должен увеличивать дозы. Шкала ценностей меняется, его понимание прекрасного в корне отличается от нашего. Ничто не в состоянии взволновать наркомана, кроме опьянения, миражей и ощущения полной, хаотичной свободы. Наркоман в общем скрытен, он всем своим существом стремится защитить свой странный мир, верит, что тот реальный мир, в котором живем мы с вами, не имеет к нему никакого отношения. Поразителен все-таки факт, что Безинский сам к нам пришел и сам себя спас! Я повторяю, он обладал удивительной силой воли, благодаря которой человек способен справиться с любой жизненной ситуацией.
— Следовательно, вы думаете…
— Да, — психиатр кивнул. — Я не верю, что такой человек покончит с собой. Я не могу этого себе представить!
Кофе оказался необычайно вкусным, от него исходил особый аромат, навевая мысли о чем-то таинственно-сказочном, восточном.
— А почему вы уверены, что Безинский полностью вылечился?
Это был тот самый вопрос, ради которого я проделал нелегкий путь от Центральной тюрьмы до пробуждающихся предгорий Люлина. Ради этого проклятого вопроса я гнал свой верный «запорожец» по неровному, вымощенному камнем шоссе в районе Суходола.
Врач впервые улыбнулся — наверное, вопрос не был для него неожиданностью.
— Прежде всего интуиция… К тому же наркоманы состоят у нас на учете. Мы их наблюдаем, периодически беседуем с ними, иногда навещаем их дома. В течение двух последних лет Безинский вел себя совершенно нормально. Наконец, если это вас, конечно, интересует, у меня есть собственный тест, который показывает, насколько успешно проведено лечение. Когда мои пациенты пребывают в состоянии эйфории, я заставляю их рисовать, рисовать просто так, что взбредет в голову. Когда я решаю, что они здоровы, то снова прошу их нарисовать что-нибудь, что им угодно. Хотите, покажу вам зарисовки Павла Безинского, товарищ?..