В результате недельного кропотливого труда ребята из оперативного отдела нашли на даче Искренова (хоромы турецкого феодала в миниатюре!) два тайника — под верандой и в погребе. Из первого они изъяли пятьдесят золотых монет с изображением вышеупомянутого австрийского императора, а в другом тайнике обнаружили закупоренные банки, набитые долларами и болгарскими левами. Глядя на снимки с банками, испытываешь омерзение, что-то донельзя примитивное и неэстетическое исходит от этих «солений». Или Искренов был патологическим сребролюбцем, или действительно деньги имели для него цену соленых огурцов.
Элементарные арифметические действия давали возможность заключить, что Покер сумел обменять не более тридцати тысяч «гринов». Но когда следователь вызвал его на допрос, оказалось, что этот самый Павел Т. Безинский вдруг покончил с собой за восемь дней до того, как был задержан подследственный Искренов. Естественно, это озадачило моего коллегу, он интуитивно нащупал связь между делом Искренова и нелепым самоубийством Безинского. В час десять ночи я был вынужден с ним согласиться. Какой бы сплин ни нагоняли на нас мрачные февральские дни, как бы ни угнетал нас грязный софийский снег, Покер все-таки принадлежал к той породе бездельников, которые предпочитают минутные радости жизни величественному безмолвию смерти. Как говорится: «Лучше быть беззаботным и живым, чем бессмертным!»
В час десять ночи я позволил себе наконец взглянуть на фотографию подследственного Искренова. Я всегда предпочитаю видеть преступника «живьем», но на этот раз я не устоял перед искушением. Так вот… его физиономия мне не понравилась. Я моментально понял, что этот тип чем-то превосходит меня, в нем есть что-то ускользающее, недоступное и загадочное, как аромат дорогих духов. Шеф — жестокий человек…
На улице я начал дрожать от пронзительного, бодрящего ветра. Как я уже говорил, эта весна не имеет ничего общего с нашим представлением о возрождающейся жизни. Холодный май, пожалуй, напоминает теплый, мягкий январь. Я ощутил радость оттого, что сегодня из-за собственной сиюминутной прихоти выехал из дома на машине. На углу, у мрачных тюремных стен, меня поджидал мой верный «запорожец». Он тоже старый, заржавевший, неопределенного зеленовато-сизого цвета и с обшарпанным салоном. Моя дочь, которая имеет пристрастие к обидным метафорам, утверждает, что мы с ним похожи на Дон Кихота и Росинанта. Я, мол, сух, высок и величествен в бессмысленной борьбе со злом, а «запорожец», это животное из металла, отощал от наших бесконечных битв и, переняв характер своего хозяина, тоже обрек себя на суровую жизнь. Я отплатил дочери недельным молчанием, но сейчас сравнение моего автомобиля с боевым конем привело меня в умиление. Я с легкой грустью представил себе дорогу от тюрьмы, где находится наш следственный отдел, до улицы Шестого сентября. Я буду ехать тихо и печально по ночным улицам, как затерявшийся в заснувшем городе одинокий путник, зато прибуду домой сравнительно быстро, не успев почувствовать симптомы какого-нибудь там гонконгского гриппа. Когда я заболеваю, жена меня ругает. Она ругает, даже когда я здоров. Будучи больным, я благоразумно помалкиваю… молчу я, и будучи здоровым. Полное безмолвствование — самая разумная форма семейного протеста!
Я кивнул постовому милиционеру, пересек аллею с поникшими, не разбуженными весной розами и быстро подошел к моему спасителю. Сел, погладил руль, словно теплый загривок коня, и включил стартер. Красная лампочка слабо засветилась, аккумулятор издал тихий стук, будто дивясь, что я осмелился его потревожить в холод. Когда на улице холодно, «запорожец» отказывается заводиться; он — существо со строптивым и износившимся к старости сердцем.
Неожиданно меня охватила тяжелая злоба. Чтобы поменять машину, я уже пять лет собираю деньги, в то время как ловкач Искренов жонглировал ста семьюдесятью тысячами долларов. Я почувствовал, как мои пальцы впились в руль, я подался вперед, но там, в темноте, никого не оказалось. «Неужели я завидую? — изумленно спросил я себя, а потом, когда закрывал машину, подумал: — Какое я имею право ненавидеть этого человека?»
Подбежал постовой милиционер, почувствовав что-то неладное, и чинно застыл.
— Подтолкнуть, товарищ полковник?