Турецкий вздохнул, набрал номер телефона.
— Добрый день, — вежливо заговорил он. — Я могу поговорить с Сергеем Константиновичем Басовым?
— Он в отпуске, — ответила секретарша.
— Он в Москве или поблизости?
— А кто его спрашивает?
— Это беспокоят от академика Оболенского.
— Нет, он в Сочи, должен быть дня через два-три, — ответила секретарша.
— А Илья Евгеньевич на месте?
— Его тоже нет. Звоните завтра с утра.
— Спасибо. — Турецкий положил трубку.
— Чего это ты косишь под Оболенского? — не понял Грязнов.
— А ты считаешь, кем я должен был назваться? — усмехнулся хозяин кабинета. — Чтобы завтра же весь институт знал, что Басова прокуратура разыскивает? Тут дело деликатное…
— Молоток твой Скопин! — не без восхищения заметил Грязнов.
— Не спорю.
— Задал Денис нам загадку, — недовольно покачал головой Вячеслав Иванович и с грустью посмотрел на остатки «Метаксы».
Турецкий понял его намек. Он уже поднялся, но зазвонил телефон.
— Турецкий слушает… Да, есть… — Он передал трубку Грязнову-старшему.
— Слушаю, полковник милиции Грязнов… Понял! Давай его ко мне. Сейчас буду!
Вячеслав Иванович положил трубку.
— Отыскался капитан Гусельников из ГАИ. Он опознал Нортона и Гжижу. Останавливал их на тридцать третьем километре домодедовской трассы как раз в тот самый день, когда они садились в машину Клюквина. Но ехали уже обратно, в Москву.
32
Через час Реддвей уже знал, что Нортон и Гжижа прибыли в Женеву. Правда, вели они себя довольно скрытно и осторожно, да и встречавшие их проявили максимум подозрительности, долго крутили по городу, но разведка Питера сработала так четко и хитроумно, что никто ничего не заподозрил. В самой группе уже шла тотальная проверка всех боевиков, и агент Реддвея, внедренный туда, не мог поднять и головы. Всех бойцов держали в закрытой зоне, как бы под домашним арестом, никого не выпуская и перекрыв каждому все каналы связи с внешним миром. В Москве Питеру, казалось, уже нечего было делать.
Результат поездки особых успехов не принес, если не считать истории с Клюквиным, но и тут доказательства строились лишь на показаниях девочки-кассира. Правда, их было достаточно для того, чтобы допросить швейцарцев в качестве подозреваемых, протокол допроса капитана Гусельникова прибавлял многое. Но до сих пор грязновские сыщики не могли найти труп Клюквина, а без того трудно было расследовать это убийство. Единственно, чем мог гордиться Питер, так это неожиданным сближением с Надей, но и оно не очень его радовало. Вставал закономерный вопрос: а что делать дальше? Оставить все как есть, посчитав их связь легким командировочным романом? Надя ему нравилась, но и разрушать налаженный семейный быт, бросать сына Питеру не хотелось. Да и сложатся ли их отношения вообще? Он старше Павловой на семнадцать лет. Через десять ему будет под шестьдесят, а ей сорок, бальзаковский возраст, когда так обостренно хочется житейских перемен и новизны чувств. Сегодня разрушит все он, через десять лет она. Зато останется это десятилетие, которое он проживет ярко и насыщенно. Но как проживет эти десять лет его сын? Не нанесет ли он ему жестокую рану, которая отразится на всей его дальнейшей судьбе?
Эти вопросы мучили теперь опытного разведчика не меньше служебных проблем, узел которых так и не удалось развязать в России. Реддвей опасался откровенничать на личные темы с Турецким. Последний относился к своим амурным похождениям довольно легко, мучил ту же Лару, которая жертвенно все ему прощала. Надя этого не захочет. Да и Питер, как говорили в России, был сделан из другого теста.
Он уже собирал вещи, чтобы возвращаться домой, когда позвонил Грязнов и попросил заехать к нему на Петровку, 38. Рассказ гаишного капитана Гусельникова, его описание «Жигулей», на которых ехали в Москву Нортон и Гжижа, нервное поведение обоих выдавали их с головой. Только где они расправились с Клюквиным? Ясно, что не доезжая аэропорта, где-то в лесу, где есть удобный съезд с правой стороны.
Они тут же с муровским полковником наметили отрезок, на котором могли свернуть террористы. Вячеслав, не любивший откладывать дела в долгий ящик, схватил машину, посадил Питера, и они помчались на трассу.
Грязнов, как хорошая русская борзая, тотчас взял след, определив самый удобный съезд с шоссе, и медленно двинулся вдоль березовой рощицы, поглядывая назад.
— Надо было отъехать так, чтобы трасса практически была не видна, — размышлял он вслух, — а вон там рощица уже кончается… Так они ехали, теперь с шоссе их никто не видит, и до конца рощи им доезжать смысла не было… Значит, где-то здесь! Выходим!