— Ну не знаю, смотри! — раздраженно сказал Грязнов. — Ты у нас бригадир, тебе и решать.
— Давай, Лева, готовься! — помолчав, решительно приказал Турецкий. — Только никакой самодеятельности! Задача одна: постараться найти Тюменина, и точка. Если не получится, если он где-нибудь в лаборатории, в подвале, куда тебя не пустят, не лезь. Поблагодари, выжми чаевые и сматывайся. Будем тогда дальше думать.
Текст записки был уже готов. Турецкий составлял ее вместе с Левой. Остановились на коротком, на страницу, тексте, который с добавлением своих словечек переписал Басов. В послании сообщалось, что следствию все известно об убийстве Шелиша и покушении на Кромина, что дача Станкевича под наблюдением, и Володин поручился за него: если Тюменин придет с повинной, то основная вина падет на организаторов — Станкевича и Кузьму. В конце записки Сергей вспомнил, что у Миши были живы родители, люди простые, нормальные, которых он очень любил, и Басов-Володин дописал: «Подумай о своих стариках, для которых ты единственная надежда и опора, какой для них будет позор, если тебя возьмут как убийцу. Я бы такого не перенес. В.».
Володин всегда все записки так подписывал. В конце были указаны телефоны, по которым Тюменин должен был позвонить и произнести кодовые фразы. «Добрый день! А мне нужна Марина Сергеевна!.. Извините!» — первая фраза на случай согласия. Марина Сергеевна была его тетка, ей он мог позвонить справиться о родителях. Володин не знал, что тетка умерла полгода назад. Тюменин сам узнал об этом спустя три месяца после ее смерти. Вторая фраза: «Извините, это квартира Морозовых? Извините!» — на тот случай, если он не может самостоятельно покинуть дачу и его нужно освобождать, выводить, но и эта фраза также означала согласие. Василий Трофимович Морозов был старый сослуживец отца, и Тюменин с ним часто общался. Память у Володина всегда была хорошая. Имена родственников Тюменина упоминались для того, чтобы не возникло сомнений относительно подлинности записки. Любой почерк можно сымитировать, а такие вещи не подделываются. В конце была приписка: «Телефоны запомнить, записку уничтожить, спустить в унитаз».
Только менты были способны написать три последние фразы, ибо всегда держали преступников за дебилов. Интересно, что на этой фразе настоял Грязнов.
— Сразу почувствуется ментовский дух! — сказал он. — А то пишете, как пособие для нелегала.
— Не чрезмерно мы педалируем? — спросил Турецкий.
— А как еще? Он наверняка об этом ночи напролет думает, — заметил полковник Грязнов.
Лева считал тон записки довольно суровым.
Они втроем поспорили относительно того, стоит ли сообщать об убийстве Старостина и Клюквина, но Грязнов настоял и на этом, дабы Тюменин знал, что такая же участь ждет и его. Турецкий боялся перегнуть палку. И без того информация убойная, а тут еще о Старостине и Клюквине.
Экипировал Скопина Турецкий, сам слегка подгрязнил берет и спецовку, чтобы сантехник имел соответствующий вид: не чумазый, но и не ухоженный. И время выбрали послеобеденное, когда Тюменин, пусть даже проработавший всю ночь, должен проснуться, хотя Басов не замечал, чтобы напарник любил работать по ночам. Когда конструировали аппарат, просто была вынужденная ситуация, но Турецкий предположил, что ностальгия по старым временам и нежелание видеть себя на ярком свету могли переменить распорядок жизни физика, в чем, как убедился чуть позже Скопин, руководитель следственной группы не ошибся.
Впустили его на территорию дачи не сразу. Сначала проверили документы, потом, видимо, звонили в РЭУ, проверяли. Александр Борисович специально запретил местным начальникам звонить самим и предупреждать о приходе, что иногда делалось. «Но тут должно пахнуть русским разгильдяйством», — сказал он. Начальница эксплуатационной конторы даже с уважением на него посмотрела.
— Вы и такие вещи продумываете? — удивилась она.
— Когда не нужна лишняя дырка в голове, то будешь продумывать и это, — усмехнулся «важняк».
Наконец Леву впустили. Охранник провел его к дому и сдал на руки Кузьме, который пронзительным зеленым глазом прощупал его, как рентгеном, осмотрел сумку, прошарил комбинезон.
— У вас доступ как в министерство, — насмешливо заметил Скопин.
— А ты в первый раз, что ли? — спросил Кузьма.
— Я уже два месяца работаю. У Снегиревых был, у Потаниных, но такого супершмона не было.