— Мы проверим. — Врач забрал бутылку.
Кромина погрузили на носилки и увезли. Лина поехала с мужем. Через час доктор Храмцов, дежуривший в тот вечер в Боткинской, вышел из реанимационной и сообщил, что у Кромина сильное кровоизлияние в мозг, но он жив. Правую сторону тела парализовало, повреждена речь, и он пока не может говорить.
— Сейчас он вне опасности, — закончил доктор. — Давление в норме, как ни странно, — врач усмехнулся, наморщил лоб. — Загадки природы.
— Завтра он должен был быть у Президента, — глотая слезы, проговорила Лина. — Он не сможет?..
Доктор недоуменно посмотрел на нее.
— Благодарите Бога, что ваш муж остался жив, — устало проговорил Храмцов, закуривая сигарету и, смягчившись, добавил: — Поезжайте домой, сейчас вы ему все равно ничем не поможете. Я думаю, он еще дней десять проведет в реанимации, пока мы не убедимся, что никакая опасность ему больше не угрожает.
Доктор двинулся по коридору.
— Подождите! — Лина окликнула врача. — А этот джин, вы проверили его?
— Какой джин? А-а, врач со «скорой» что-то говорил. Но я этим не занимаюсь. Его завтра передадут в лабораторию. Сегодня там уже никого нет.
23
Нортон был категорически против их участия в устранении Клюквина. Они привезли чертежи будущего центра для Станкевича, приехали получить «ловушку» и прибор. И еще провести несколько занятий с русской группой по современным средствам прослушивания. Собственно, группой пятерых парней из фонда Станкевича назвать было трудно, но тем не менее ребята были подобраны с умом: спокойные, интеллигентные, грамотные, все с высшим техническим образованием, и Нортону с Гжижей хватило двух дней, чтобы быстро ввести их в курс дела. Кое-какие приспособления, которые привез Кузьма, Нортон не видел даже у западных спецслужб. В этом плане Станкевич заимел хорошего физика, недаром именно в России задумывалось создание целого технологического института по разработке новых электронных средств защиты и подслушивания.
«Ловушка» — так назывался миниатюрный «микроклоп» в специальной оболочке, который вводился под кожу человека и мог там существовать в течение двух лет, был разработан тоже в лаборатории Станкевича. Нортона трудно было удивить крошечными гигагерцевыми передатчиками, работающими на сверхвысоких частотах с миллиардами колебаний в секунду. Он видел «жучки» величиной с рисовое зернышко, обеспечивающие качество звучания не хуже лазерного проигрывателя. Причем тембровая избирательность их была такова, что в небольшой комнате, в которой одновременно находились и разговаривали двадцать человек, «клоп» безошибочно выделял того, на кого он был настроен. Им не мешали ни работающий в комнате телевизор, ни стиральная машина.
Но гигагерцевая «ловушка Станкевича», подлинное имя изобретателя Тим не знал, отвечая всем этим качествам, без проблем приживалась в соединительной ткани человека, не вызывая отторжения и нагноений. Кроме того, Кузьма выстрелил ею в Питера, и тот благодаря особым мазям даже не почувствовал проникновения в него инородного предмета. Это была уже фантастика, и Нортон не мог уехать в Женеву, не проверив, насколько реален этот опыт. Если это так, то он первым поддержит субсидирование центра в Москве и готов там работать подмастерьем у великих русских физиков. В этом смысле Тим был человеком науки, а не террористом. Но он вступил в Женевскую группу после того, как его отца, неплохого физика-теоретика, в пятьдесят пять выбросили из государственного института без выходного пособия, потому что он совершил какую-то ошибку в расчетах. Отец, не выдержав унижения, застрелился. После этого Тим понял, что государство — тоже мафия и, может быть, это наихудшая форма из всех существующих и самая жестокая, ибо маскируется под лозунгами порядочности и демократии. Та мафия, к которой принадлежал он, защищала его как члена своей семьи, давала обещание заботиться о нем и всех его родных, что бы с ним ни случилось, и разрывала свои обязательства лишь при одном условии: если Тим совершит предательство и нарушит свои обязательства перед «мировым кланом финансистов». Так называлось это сообщество.
С испытанием «ловушки» их миссия в России заканчивалась, и Нортон торопился закончить это последнее поручение, чтобы уехать побыстрее домой. Москва стала угнетать его. Точнее, не сам город — он любил старые постройки, а настойчивые попытки выследить их. Тим знал, что с сохранением паспортного режима и старой милицейской системы их могут даже в этом многомиллионном городе отыскать через два-три дня, а теперь, когда на них висело еще и убийство, оставаться в столице было небезопасно. Первый раз приехав в полюбившуюся ему Москву, Нортон почувствовал себя довольно неуютно, он отказался и от предложения Кузьмы покутить на прощание с девушками в ресторане, хотя раньше всегда заводил в России романы с местными красавицами: ни в одной стране мира не было таких восхитительных молоденьких шлюх.