— Странно, — бормотал он, меряя шагами кабинет. — Ей-богу, странно. За последние три дня мои тюремщики стремительно убывают в числе. Один внезапно заболел, другой испросил разрешения навестить престарелых родителей, а третий вообще взял да умер, и его вдова пришла сообщить, что он не в состоянии больше выходить на службу. Как хотите, а есть тут какой-то душок нехороший.
И, словно действительно почуяв какой-то запах, он сильно втянул ноздрями воздух. Потом вытащил из кармана табакерку и угостился, одной за другой, семнадцатью добрыми понюшками[31]. После чего чихнул семнадцать раз подряд и с этого момента мысль о тюремщиках его больше не беспокоила.
А мы поспешим узнать, как поживают два других персонажа нашей повести, долгое время остававшиеся в небрежении.
— Панталоне и Коломбина! — воскликнет здесь памятливый читатель.
Они самые — жадный хозяин и сметливая служанка.
Панталоне проводил дни в стенаниях о своей злой судьбине:
— Я потратил кучу денег, чтобы дать убежать сыну халифа. И он убежал — да так проворно, что я и след его потерял. А с ним — и возможность получить причитающееся вознаграждение, доставив его к отцу! Мой племянник Линдоро меня бросил. Моя служанка Коломбина знать ничего не знает, ведать ничего не ведает. Тюремщик, которого я подкупил, тянет из меня деньги, угрожая донести в Совет Десяти. Все несчастья слетелись к этому дому, словно их магнитом к крыше притянуло. Как жить?!
Коломбина была лучше осведомлена, что случилось, но чтобы уберечь Линдоро от дядюшкиного гнева, сидела тихо, как наседка на яйцах. И только пыталась утешить своего хозяина.
— Синьор Панталоне, — говорила она. — Вы уже столько дней крошки во рту не держали. Не угодно ли, я зажарю цыпленка в остром соусе? Уж такой он острый, чертям в аду жарко станет!
— Мне угодно, чтоб ты сама провалилась к чертям со своим соусом! — в ярости отвечал Панталоне.
— Полегче, полегче. Не хотите цыпленка, давайте я настрогаю печень да зажарю ее по-венециански[32]?
— Чтоб тебе печень настрогали да зажарили! Не нужны мне твои разносолы! Мне нужны мои деньги! Мне нужен сын халифа! Нужен Линдоро! Нужен Арлекин!
— Слишком вы многого хотите за раз, — рассудительно отвечала Коломбина.
Как-то вечером Панталоне вышел прогуляться вдоль канала, на котором стоял его дом. Погруженный в свои мысли, он не обращал внимания ни на холод, ни на сырость. Это было удобно — хотя, конечно, и грозило скорой простудой.
Взойдя на очередной мост, он оперся на перила и испустил тяжелый вздох. Вода под ним своей чернотой навевала мысли о похоронах. И исходивший от нее запах кладбищенских цветов только усиливал впечатление.
Но вдруг Панталоне вздрогнул, будто за шиворот ему бросили сороконожку.
— Там… Там… — забормотал он, указывая пальцем вниз (видимо, себе самому, потому что вокруг больше не было ни души) на гондолу, которая быстро скользила по воде, приближаясь к мостику. У гондолы не было весла, да она в нем и не нуждалась, потому что и на борту никого не было.
— Гондола-призрак! — прошептал Панталоне.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,
в которой синьор Панталоне отправляется в необыкновенное путешествие и составляет завещание
ервое, что пришло ему в голову, — сын халифа все еще, много дней спустя, продолжает кружить по венецианским каналам, держась за борт гондолы, чтобы оставаться незамеченным и не терять силы. В надежде заполучить свои драгоценные цехины он немедленно сошел с моста и подошел к краю канала, поджидая, когда гондола с ним поравняется.
И действительно, за кормой суденышка показалась голова. Потом — еще одна. За стенку канала ухватились четыре руки.
— Помогите! — закричал Панталоне, отступая от края.
Но было поздно.
Когда Коломбина высунулась из окошка, она схватилась за голову от ужаса. И было от чего: перед ее глазами в канале барахтались три человека. Двоих из них она признала сразу: это был ее достопочтенный хозяин Панталоне дей Бизоньози и Арлекин, старавшиеся поочередно утопить друг дружку Третий был неизвестен Коломбине, но внимательный читатель, конечно, нимало не затруднится назвать имя худющего молодого человека, который одной рукой вцепился в Панталоне, а другой — продолжал спокойно подносить ко рту огромную булку.
— Хлебожуй! — воскликнет читатель, вскакивая с кресла.
31
Вплоть до конца XVIII века обычай нюхать мелко растолченный табак был гораздо более распространен, чем курить его.
32
«Печень по-венециански», то есть нарезанная длинными узкими полосками телячья печень в сливочном соусе, до сих пор остается одним из самых узнаваемых блюд венецианской кухни во всем мире.