Флотский ужин является разогретым дублем обеда, так что было время помечтать спокойно, хлопот мало. Но вот начнешь мечтать – и раздражаешься.
– 10 —
В то время, как доктор заваривал в автоклаве китайский чай для похудания Канкура, с неудовольствием ощупывая молодой животик и размышляя о влиянии на обмен веществ нетрадиционной медицины и парапсихологии, причем парапсихология персонифицировалась в образе Джуны, и воображалась Джуна не абстрактной научной фигурой, но напротив – поджарой брюнеткой, жгучей и зрелой, что являлось для доктора идеалом женской красоты, и грезился этот идеал ему в роскошных альковных интерьерах ее московского особняка, так что, размышляя о путях и судьбах современной медицины, он возбуждался;
в то время, как в исторической радиорубке боцман Кондратьев – Кондрат – переписывал с радистом на кассету с заезженными Пионерскими блатными песнями в исполнении Козлова и Макаревича саунд-трек Титаника и рассказывал флотский анекдот: Герасим с лодки – семафор Титанику: Собачку на борт не возьмете?;
в то время, как старшина второй статьи Шурка Бубнов и матрос одного с ним призыва Саша Габисония, завершив протирку-смазку бакового орудия и надраив мемориальную табличку на щите, оглядевшись, курили сигарету на двоих и вспоминали вычитанный в забытом кем-то старом Крокодиле другой анекдот: Вы не скажете, как попасть в Кремль? – Очень просто: наводи и стреляй!; —
Иванов-Седьмой уронил себе на левую ногу экспонат. В музее раздался стук и взвыв, которых никто не услышал. Это был тяжеленный кусок броневой плиты, потенциальная энергия которой перешла, в согласии с законом классической механики, в равную ей кинетическую энергию вылетевших из Иванова-Седьмого ругательств. Все главное в музеях остается скрытым от посетителей.
Вырезанный автогеном квадрат брони с рваной пробоиной от японского снаряда в центре служил обрамлением фотографии командира Авроры каперанга Егорьева, погибшего в цусимском сражении. Когда-то офицеры Авроры преподнесли реликвию его семье. Семьдесят лет спустя его сын, контр-адмирал в отставке, вернул ее на крейсер для музея. И вот еще четверть века спустя она свалилась со своей подставки на директора того же музея.
Ранение было не смертельное, но болезненное, и просматривалась в нем определенная историческая преемственность.
Свались она на голову, фотомонтаж в пробоине можно было бы составлять из двух портретов. Но она ограничилась левой ногой, когда Иванов Седьмой неизвестно зачем решил ее поправить. Многие считали, что на голову ему аналогичный предмет упал много раньше.
Иванов-Седьмой дохромал до доктора, который угостил его своим китайским чаем для похудания. Поскольку ушибленный мог соперничать худобой со шваброй, он компенсировал действие чая тремя ложками сахара.
Большой палец был залит йодом и забинтован. Желая увеличить объем лечения, доктор даже постриг ему ноготь. И с бездумным сочувствием сострил, что если бы Иванов-Седьмой носил перстень не на руке, а на ноге, то травмы удалось бы избежать.
Больные неблагодарны. Иванов-Седьмой назвал доктора жлобом и посоветовал, куда надеть кольцо, чтобы избежать травм в личной жизни. С чем похромал к себе.
Перстень был массивный, старого светлого золота, со славянской вязью Громобой. Его носил еще командир кормового плутонга Громобоя лейтенант Иванов-Седьмой, дед нынешнего каперанга в отставке и директора музея. По старинной флотской традиции офицеры-однофамильцы оснащались числительными в порядке зачисления в службу. Если такие перстни носили до революции все офицеры крейсеров, то в сочетании с фамилией это был знак причастности к касте.
В своей каюте при музее Иванов-Седьмой сел за стол, включил настольную лампу, надел очки и достал толстенную папку, на которой цветными фломастерами было художественно выведено: Сквозь XX век. Мемуары офицера Авроры.
Взял чистый лист, раскрыл старую союзовскую ручку с золотым пером, подаренную когда-то сослуживцами на день рождения, и стал писать свою ежедневную норму. Норма была одна страница. Страниц таких лежало уже полтора ящика, а масса случаев, историй и, главное, мыслей оставались еще незаписанными.
Палец болел, и мысли были соответствующие.
В любой момент морского офицера подстерегает смертельная опасность, – четкими черными чернилами чертил Иванов-Седьмой. – И к этой опасности он готов с того момента, как приносит присягу на верность Родине. Но ничто не может сбить его с намеченного курса жизни и службы. Рифы и мели…
Куда присобачить рифы и мели, так сразу в голову не приходило, он их зачеркнул и начал новый абзац:
Однажды на Авроре я был во время плановых работ травмирован тяжестью, незакрепленной по вине ответственного лица. Пришлось обратиться к врачу. Врач был молодой, не очень квалифицированный и не пользующийся уважением команды. Помощь была оказана без наркоза. Превозмогая боль, я вернулся к исполнению своих служебных обязанностей.
Настроение улучшилось. Мемуарист мстительно улыбнулся. Но поскольку про обязанности неоднократно излагалось раньше, в поисках нужных слов он посмотрел в иллюминатор. В иллюминаторе пьяные финны на набережной фотографировались на фоне Авроры. Вечер сгустился, и пейзажу за пределами вспышки запечатлеться не светило. Но это было не принципиально.
Отрадно знать, стоя на палубе революционного крейсера, что славные традиции не утеряны, и частица твоего мирного ратного труда еще послужит делу мира и прогресса… Далее следовали варианты окончания фразы:
а) во всем мире;
б) родной страны;
в) моей истерзанной державы.
Отделил следующий кусок тремя пятиконечными звездочками, и сделал лирическое отступление:
Прекрасна и грозна Аврора в закатный час, когда меркнущее солнце золотит последним лучом гордо реющий андреевский флаг. И как бы трудно ни было кругом, невольно вспоминаются слова песни: С нами Бог и Андреевский флаг!
И гордостью греет знание, что что бы ни предстояло, ни один моряк Авроры не посрамит чести корабля, на котором посчастливилось ему служить, и преодолеет любые трудности, проявив мужество и смекалку. Авроровцам не привыкать! Как всегда – перед нами великие задачи!
– 11 —
……
.
……
.
– Ты с ума сошел! – сказал Колчак. – Выпил и охренел. А шутка была бы ничего. В стиле.
– А если не шутка? – сказал Ольховский.
– 12 —
Крейсер I ранга Аврора
Спуск на воду – 11 мая 1900 г.
Вступление в строй – 18 сентября 1903 г.
Водоизмещение – 6130 т.
Длина по ватерлинии – 116,8 м.
Ширина – 15,8 м.
Осадка – 5,6 м.
Максимальная скорость, первоначально – 19,0 уз.
Дальность плавания экономическим ходом —
4000 миль.
Бронирование: броневая палуба – 38 мм;
Бронирование: боевая рубка – 152 мм.
Вооружение: 6-дюймовых (152 мм) орудий главного
калибра – 14;
Вооружение: 3-дюймовых (76,2 мм) зенитных
орудий – 6;
Вооружение: торпедные аппараты 381 мм – 3.
Штатный экипаж – 637 (23 офицера, 614 нижних чинов).
Часть вторая
Р.В.С.
– 1 —
Началось все не с того, чего началось, а с любви, и даже не с любви, в которой Шура был не уверен, хотя Майя доказывала это ему предлагаемыми ей способами, а с танцев, когда Шура в увольнении пошел на дискотеку в бывший клуб Первой пятилетки, куда по незапамятной традиции ходят в увольнении военнослужащие срочной службы с целью знакомства с девушками и завязывания с ними дальнейших отношений, вероятность чего очень велика, потому что девушки посещают упомянутый клуб, подразумевая возможность тех самых дальнейших отношений с военнослужащими, среди которых отлавливаются очень даже ничего мальчики, в том числе порядочные и поддающиеся на превращение завязавшихся отношений в серьезные, а если и нет, то и несерьезные отношения бывают очень хорошими и глубоко желанными, способными одарить обоюдным счастьем, которым и наслаждались Шура с Майей по тем воскресеньям, когда его отпускали в увольнение, и Майя делала все от нее зависящее, чтобы их отношения стали как можно серьезнее, Шура же в свою очередь прилагал все усилия, чтобы их счастье было как можно полнее. Выражаясь кратким языком кубрика, Шурка завел бабу в городе.