— Кто ты сам? И что там за стойбище? — вместо ответа крикнул тот, что был постарше. — Разве не видишь, кто мы такие?
— Я вижу, что вы готовы направить в меня свои стрелы!
Незнакомцы переглянулись и нехотя уложили стрелы обратно.
— Ну вот, теперь я могу подъехать к вам… Далеко ли лежит ваш путь, благополучен ли ваш аул?… — по древнему обычаю приветствовал их Каражал.
Перед ним были два усталых человека, с осунувшимися и заросшими щетиной лицами. Впалые глаза, пересохшие губы. На одеждах — черные, запекшиеся от солнца следы крови.
— А разве в этих краях еще есть уцелевшие аулы, и ты знаешь к ним дорогу? — стремясь сохранить достоинство, с усмешкой спросил молодой.
— Прости, брат. Мы обо всем расскажем потом. А сейчас мы твои добровольные пленники. Веди нас к своим и дай глоток воды. Мы вырвались из ада, — перебил его старший.
— Видно, твоя сабля еще не прикасалась к мечам джунгар. Вот и гарцуешь перед нами, словно батыр какой, — не унимался младший.
Но Каражал не стал с ним препираться.
— Будьте гостями у нас. Я сам такой же скиталец, как и вы. Джунгары водятся не только в этих краях… — Он повернул коня и повел двоих за собой туда, где их ждали Оракбай и Сания.
Не оглядываясь назад, он вдруг затянул тоскливую песню:
Двое скитальцев, доверившихся ему, слушали молча. Это была новая песня, которую они раньше не слышали. Но песня эта была о них. Только переменить «Каратау» на «Джунгартау», и все…
— Эта песня о нас, наших разоренных, сожженных аулах, погибших отцах и угнанных сестрах. Эта песня о моем перерезанном джунгарами роде! — внезапно повернувшись, крикнул Каражал. Он обращался к молодому воину. — И я пришел в эти края не в поисках рая!.. Вы слышали о Малайсары? — вдруг спросил он.
— Мы его сарбазы, — ответил старший.
— Он одержал победу?
— И да и нет.
— Он жив?
— Все мы в руках аллаха…
— Значит, вы покинули его.
— Нет, жигит. Мы не покинули его. Вместе с ним и смерть казалась бы победой. Мы выполняли его волю…
Незнакомцы первыми приветствовали Оракбая и Санию. Взгляд младшего задержался на походном торсуке, притороченном к седлу Сании.
— Нет ли у тебя хоть глотка воды, жигит?
Сания быстро отвязала торсук и протянула его незнакомцу.
— Там немного осталось.
— Ничего, поделимся.
Сделав несколько глотков, утерев губы, старший передал торсук молодому. Тот, запрокинув голову, жадно выпил остатки кымрана[40].
— Спасибо тебе, брат, сколько дней, а то и месяцев я не испытывал такого наслаждения. Какой отменный кымран!
— Да, сынок, недаром казахи говорят, что в голодные дни даже вареная баранья кожа имеет вкус халвы, — сказал Оракбай. — Вот так и прокисший кымран кажется ханским напитком. Видать, далек и труден был ваш путь?
— Дорога не так уж далека, но ее удлинили джунгары. Мы петляли, как мыши петляют зимой под снегом, чтобы уйти от лап прожорливой лисицы.
— И много ли вы их видели? — спрашивал Оракбай по пути к тугаям, где укрывался аул Маная.
— Немало их полегло под камнями ущелий, немало от стрел и сабель сарбазов Малайсары. Но еще больше их сейчас разъезжает по дорогам и горам. Не истребить их, как невозможно истребить саранчу.
Оракбай молча кивал головой. Но Сания, услышав имя Малайсары, встрепенулась и, опережая отца, спросила:
— Агай! Не слышали ли вы о жигите по имени Кенже из рода болатшы?
— Не видали ли старого сарбаза Сеита — опекуна Кенже? — добавил Оракбай.
— Нет… О, это была великая битва. Жигиты стояли насмерть, и никто не спрашивал, кто из какого племени или рода. Мы одолели джунгар днем, они окружили нас в горном ущелье. Их свежая конница, посланная вслед нам, под покровом ночи взяла нас в кольцо. Малайсары велел нам вынести тело своего друга, нашего любимца батыра Мергена, павшего в битве. Мы сумели прорваться, но в живых остались только двое… Вот он, Томан, — он показал на молодого. — И я. Меня зовут Накжан. Мы вдвоем предали земле тело Мергена. Но прорваться к своим уже не смогли… Отбиваясь от наседавших врагов, Малайсары уходил все дальше и дальше к неприступным вершинам Актау, что стоят над бездонными ущельями Текели… — рассказывал усталый Накжан, пробираясь сквозь густые туранговые заросли и кустарники.
Сания придержала коня.
Томана и Накжана сопровождали Оракбай и Каражал. Они больше не задавали вопросов. Ехали молча. Путники еще не знали, куда их ведут, что за люди встретят их. И лишь когда в густых зарослях тугая показались юрты и шалаши беженцев, Накжан, словно предостерегая, проговорил: