— Вы, наверно, целовали уже многих мужчин?
Рано или поздно этим должно было кончиться, хотя он и читал Барбюса, поэтому я ответила:
— Pas un, pas dix. Не одного и не десяток.
Он весело рассмеялся и сказал, что ему ужасно нравится моя непосредственность. А я не без задней мысли добавила: будет, мол, очень досадно, если он попытается увеличить эту цифру. Он разжал объятия и галантно заметил, что понял намек, а потом попросил разрешения изредка говорить со мной, конечно при условии, что не нарушит договоренности. Танец кончился, и скоро я ушла к себе.
На следующее утро, только мы с Арне поднялись на палубу, как офицер подошел ко мне и протянул пакетик жареных каштанов. Накануне я вскользь упомянула, что очень их люблю, и теперь с улыбкой поблагодарила. Интересно, где он ухитрился их достать?
Сказав еще несколько любезных фраз, итальянец ушел.
Едва он скрылся из виду, как Арне мрачно произнес:
— Я французскому не обучался, но, надеюсь, мне дозволено узнать, что тут происходит?
— По-моему, у тебя нет на это никаких прав и тон ты избрал совершенно недопустимый, но сказать могу. — И я коротко рассказала о вчерашнем вечере.
— Ага, стало быть, заводишь шашни с фашистским офицером, ручки позволяешь целовать, как последняя дуреха обывательница.
Я встала и пошла в каюту. Франк примчался следом, взгромоздился ко мне на руки и обнял за шею. Через секунду все его тельце сотрясалось от долго сдерживаемого кашля, он задыхался, а я поддерживала его голову над тазом и твердила:
— Ничего, ничего, сейчас пройдет.
Измученный Франк лежал на койке, я сидела рядом, совершенно обессилев, и до тех пор рассказывала веселые истории, пока его ручонка не соскользнула с моего плеча. Я смотрела на спящего ребенка — личико осунулось, он даже есть как следует не мог.
Что же будет дальше со мной и с Арне? Нелепейший пустяк — и на меня обрушивается лавина глупейших нападок и оскорблений. В обычной ситуации я бы попросту стала избегать такого человека. Но наша ситуация не была обычной. Может, я все же научусь воспринимать его поступки менее серьезно или сумею отучить его так себя вести? Арне человек способный, у него масса достоинств — это я уже поняла. В марксистской литературе он был начитан не меньше моего, а что касается истории — тут я ему в подметки не годилась. Он был прямо-таки заворожен историей человечества. Кстати сказать, именно поэтому его раздражало мое пристрастие к художественной литературе. Он не понимал, как можно тратить время на «выдумки», если существует «настоящая история». В последние недели он занялся прошлым Китая. Разумеется, тут я кое-что знала — ведь, живя в стране, нельзя не интересоваться ее историей. Стойло Арне оседлать любимого конька, откуда только красноречие бралось! Однажды вечером на палубе он рассуждал о том, как представляет себе жизнь при коммунизме, и я заметила у него на глазах слезы.
Франк крепко спал. Я поднялась на палубу и попросила Арне:
— Давай поговорим. Пожалуйста.
Мы пошли на корму, где не было никого из пассажиров, и уселись там на чем-то. Я была настроена мирно и очень хотела положить конец нашим мелочным ссорам. Вот и выложила без долгих размышлений все, что думаю и чем в нем восхищаюсь. Но у меня сложилось впечатление, что слова мои не доходят до его сознания, будто он читал их в книге, написанной о ком-то другом.
— Сказать, что я думаю о тебе?
Я кивнула, но чуточку перетрусила.
— Появляется она рано утром, что ни день в новом платье — дескать, смотрите, какая у меня красивая фигура, и каждое утро расточает улыбки минимум двум десяткам людей. Охотно заводит знакомства, нисколько не смущаясь тем, что здесь собралась сплошь мелкобуржуазная шушера. Блещет познаниями в английском и французском, особенно в присутствии своего необразованного спутника, который не понимает ни слова. Еще она с удовольствием обращает его внимание на то, что он пролетарий и совершенно не умеет держать себя в обществе. Ну конечно, он не встал, когда она подошла, — ах, какой ужас! — да к тому же черпал соус с тарелки ложкой, совал за ухо окурки — и все такое. При каждой такой оплошности она ястребом налетает на него. Он коммунист, он много учился, но отнюдь не хорошим манерам. Партия использовала его, моряка, как курьера. Раз в Бразилии его схватила полиция. Он имел при себе почту и вырвался. В него стреляли, пуля задела плечо, он убежал, прятался трое суток, отстал от судна без гроша в кармане и при всем при том начисто запамятовал о хороших манерах. И вот он на этом чертовом пароходе, впервые среди буржуев, он понимает, выделяться нельзя, и все время наблюдает за воспитанными задаваками, перенимает у них, какую вилку когда нести в рот… Ах вот оно что, бутерброды не едят руками, их режут на кусочки и берут вилкой! От неуверенности он потеет, как кочегар, но тонкой штучке из богатой семьи и невдомек! Только и делает, что пилит, пилит, все норовит показать, кто больше знает, кто больше умеет.