— Но мне-то что делать?
Уильям молчал, подбирая наиболее убедительные слова.
— Изменить ее настроение может или сильное потрясение, или страстное увлечение делом, которому она отдастся без остатка.
— Потрясение? Ты имеешь в виду… если она, допустим, узнает… о моей интрижке?
— Нет, это мелко в ее ситуации. Это не потрясет ее, а лишь подтвердит подозрения в том, что все мужчины на это способны. Даже ее разлюбезный муж. Нужно нечто более сильное.
— Сообщение о моей смерти? — мрачно пошутил Гай, но в его голосе Уильям услышал волнение.
— Откровенно говоря, снова придется тебя огорчить. — Уильям покачал головой.
— Ты считаешь, я уже не нужен ей до такой степени?
— Сейчас ей не нужен даже сам мир, если в нем ей нет места. Того места, которое ей необходимо сейчас. Кстати, — вдруг оживился Уильям, — а не хочешь ли ты вовлечь ее в свой бизнес?
Гай откровенно расхохотался.
— Но Рамона совсем не деловая женщина. Ей этого не надо.
— А ты посмотри, сколько женщин в нашем клубе. — Уильям развел руками, призывая Гая оглядеть собравшихся. — Рамона Сталлер могла бы стать украшением нашего сообщества. Да, кстати, вон твоя сестрица. Элен Гарнье, — торжественно произнес он.
— С некоторых пор мы утратили родственные чувства.
— Обрати внимание, она не одна.
— А кто это с ней?
— Ты на самом деле не знаешь? — изумился Уильям. — Напрасно, Роже Гийом, модный скульптор, скоро может оказаться членом вашей семьи. Я имею в виду — большой семьи.
— Ах, Уильям, этой семьи уже нет.
— Ты не прав. Отношения между людьми переменчивы, они то лучше, то хуже. Кто знает, может быть, вы с Элен еще стиснете друг друга в объятиях.
— Если только она захочет меня задушить. — Гай усмехнулся.
— Ладно, пойдем к столу. Я не прочь съесть фуа-гра.
— Если от утиной печени хоть что-то осталось, — с сомнением сказал Гай, поднимаясь из кресла.
Глава шестая
Лизни, глотни, закуси
Рамона возвращалась в свой дом в Сакраменто. Городок находился всего в полутора часах езды по фривею от аэропорта в Окленде. Она ехала в такси, уставившись в окно, но, погруженная в себя, мало что замечала. Трава, деревья, небо — все сливалось во что-то голубовато-зеленого, ровного цвета. Названия на дорожных указателях скользили по этому фону, не задевая сознания.
Внезапно взгляд Рамоны выхватил крупную надпись: «Сакраменто», и тут же память услужливо подсказала, что Валеджо и Вакавилл они уже проскочили.
Когда желтое такси остановилось возле крыльца ее дома, прошуршав шинами по гравийной дорожке, она вышла из машины, расплатившись с водителем. С отчетливой ясностью и страстной тоской Рамона поняла: она только что была в Париже. В одном городе с мужем. Но не встретилась с ним. Потому что не захотела. Такого не было никогда, и Рамона испугалась за себя.
Она открыла ключом дверь, повернула круглую золоченую ручку — рука легла на теплый металл уверенно и привычно — Рамона вспомнила, как неловко было ее руке на дешевых дверных ручках парижских гостиниц, в которых она поначалу решила пожить.
Рамона усмехнулась. Для чего ей был весь этот маскарад? Зачем она пыталась войти в чужой мир и поселиться в нем даже на неделю? Исполнить роль, к которой никогда не была готова? Мстить собственному мужу? Зачем она жила в дешевой гостинице в дешевом квартале, а не поселилась, как обычно, на улице Монтеня?
Неужели впрямь собиралась выпрыгнуть из своей жизни — жены состоятельного бизнесмена? Выпрыгнуть из своего возраста? Вернуться к тем временам, когда студенткой с рюкзачком за спиной и с весьма незначительной наличностью в кармане топтала ногами землю Европы?
Какая глупость, одернула она себя, входя в холл. Но внезапно остановилась и похвалила: хорошо, уже хорошо то, что обнаружила собственную глупость. Легче лечить болезнь, когда известен диагноз.
А глупость разве лечится? — спросила она себя ехидно. И ответила: некоторая разновидность — да.
Рамона направилась к телефону, чтобы прослушать сообщения, которые ей наговорили за неделю.
— Рамона, я не понимаю, куда ты подевалась….
— Рамона, уже третий час ночи…
Она скривила губы. Она ведь, кажется, ясно и понятно просила не беспокоить ее полгода. Срок еще не вышел. Каприз? Если угодно — да. Но это, черт побери, ее каприз! Может она в кои веки позволить себе капризничать?
Интересно, вдруг мелькнула мысль, Гай звонил ночью. Он не спал в ту ночь из-за нее? Или были другие причины для бессонницы?