Просьба сына менее радикальна, нежели отцовская, и граф Бенкендорф приводит в действие послушную ему машину. 10 октября 1839 года он запрашивает губернатора Западной Сибири князя П.Д. Горчакова: "Находите ли вы оную (просьбу) уважительною и не представляется ли с Вашей стороны каких-либо местных препятствий к удовлетворению сей просьбы".
После ответа князя П.Д. Горчакова - "Я не нахожу с своей стороны никаких препятствий на перемещение в город Тобольск находящихся ныне в Красноярске государственных преступников Николая и Павла Бобрищевых-Пушкиных" - следует приказ от 11 декабря 1839 года о переводе братьев в Тобольск. 20 февраля 1840 года генерал-губернатор Восточной Сибири В.Я. Руперт доносит Бенкендорфу, что братья Бобрищевы-Пушкины отправлены в Тобольск.
Пройдет ещё шесть лет, и почти за два года до кончины, в ноябре 1845 года, 75-летний Сергей Павлович сделает последнюю попытку увидеть сыновей своих и обратится в III отделение, к новому - с 1844 года - главе его, шефу жандармов графу А.Ф. Орлову1.
"Умоляю, - пишет С.П. Бобрищев-Пушкин, - о помиловании несчастных сыновей моих: Николая как больного и умалишенного, для общего семейного попечения, в родительском доме, ему уже и срок 20-летней ссылки истекает, но для старости и дряхлости моей и час дорог. Второго же, Павла, по общему с ним чувству, я ревностно желал бы, чтобы он посвятил всю жизнь свою на службу его императорского величества"...
Думается, через надежную оказию сумел Павел Сергеевич дать отцу совет, как написать прошение, - за долгие годы декабристы усвоили невеселую науку: чтобы получить малое, проси большее. Надеясь облегчить участь хотя бы одного Николая, напоминал старик отец об окончании срока ссылки сына и законном праве вернуться домой. Эта просьба казалась менее значительной на фоне несбыточной - о прощении Павла. Но монарх и III отделение наглухо "забыли" об истекающем 20-летии изгнания государственных преступников 8-го разряда. Их к 1845 году оставалось в живых лишь четверо из 15: А.В. Веденяпин, В.М. Голицын, М.А. Назимов и Н.С. Бобрищев-Пушкин. Надежды не оправдались для обоих сыновей Сергея Павловича.
Архив III отделения сохранил черновик ответа С.П. Бобрищеву-Пушкину. Интересен он тем, что содержит два текста. В одном - истинная причина отказа. Добросовестный чиновник-канцелярист отвечал со слов Орлова, всего год наследующего "хозяйство" А.Х. Бенкендорфа: "Граф Орлов изволит отозваться, что считает невозможным входить о сем с докладом, потому что подобных монарших милостей не было даровано никому из состоящих в Сибири по одному с сыновьями вашими делу". Текст этот зачеркнут и написан тот ответ, что получил Сергей Павлович за подписью Л.В. Дубельта1: "Генерал-лейтенант граф Орлов не изволил признать возможным входить со всеподданейшим докладом означенной вашей просьбы".
Не озарились радостью встречи со старшими сыновьями последние дни Сергея Павловича Бобрищева-Пушкина. Но светлое имя его, беспорочная служба Отечеству и всеобщее к нему уважение - человеку, отцу семейства, воину, гражданину - через 10 лет все же помогли сыновьям вырваться из Сибири, пусть и не намного раньше товарищей.
Участие своих сыновей "в деле 14 декабря" Сергей Павлович - бесконечно далекий от политической жизни - воспринял как огромное несчастье. Скорее всего, он не одобрял их поступков, но, видимо, уважал образ мыслей. Всего в двух из обнаруженных писем говорит о нем сын Павел, но как весомы скупые эти строчки: "Жизнь отцов наших есть след корабля, который готов уже скрыться... Я давно приучил себя к этой мысли, и всякое письмо, которое получаю от отца месяца через три, принимаю как подарок: жизни и человека, которого не только люблю, но и уважаю"1.
К сожалению, не удалось разыскать ни одного письма Павла Сергеевича к отцу и Сергея Павловича к сыновьям. В Тульском государственном областном архиве сохранились только расписки отставного полковника о получении из Сибири писем 1830-1832 годов от "г-жи Нарышкиной" или "госпожи Розен" тогда Павел Сергеевич ещё был на каторге, лишен права переписки, и за него писали "ангелы-жены" товарищей. Раз, иногда два в месяц аккуратно подшивались они в папку секретной канцелярии Тульского военного губернатора...
Бегут по дешевой голубой бумаге торопливые неровные строчки. Дрожит рука 70-летнего полковника. Не от старости дрожит, а от волнения, от нетерпения скорее прочитать письмо сына. А сделать это можно, только написав эту, буквой чиновничьего закона установленную расписку, да ещё угостив исправника или присланного им человека и любезно поговорив с ним о том, что вовсе неинтересно...
"РАСПИСКА.
1831 года сентября 9 дня доставленное мне от г-на Алексинского исправника Протопопова присланное к нему при предписании господина Тульского военного губернатора, полученное им из III-го Отделения Собственной Его императорского Величества канцелярии на мое имя письмо г-жи Нарышкиной от 13 июня сего года я получил, в чем и даю сию расписку.
Полковник Сергей Павлов сын Бобрищев-Пушкин".
Уже по возвращении на родину Павел Сергеевич, высоко ценя нравственное наследство, оставленное отцом ему, братьям и сестре, напишет: "Печать, которою связал нас всех наш добрый отец, служит для нас всех неизгладимым залогом верной дружбы. Все мы так глубоко его любили и уважали, что, и не зная друг друга в подробности, были соединены, а сестра наша добрая между нами как старческий его посох, которым он подпирался в свое восьмидесятилетие"1.
После кончины Сергея Павловича - в 1849 году - за хлопоты о братьях принялась сестра - Мария Сергеевна. Она родилась в 1806 году. Когда в 1815 году они уехали в Москву учиться, ей было всего 9 лет. Как часты и длительны были их наезды домой до 1822 года, судить трудно. А начиная с 1822 года благодаря сохранившимся формулярным офицерским спискам известно, что ежегодный приезд братьев в отпуск длился 2-3 меся-ца - к положенным 28 дням они добавляли месяц-другой "по болезни". Известно, что последняя встреча Марьи Сергеевны - тогда почти 19-летней - состоялась с братьями в январе-марте 1825 года. В "Семейной хронике" М.А. Крамер2 читаем:
"Марья Сергеевна замужем не была. Всю жизнь отдала она братьям. В семье была образцом самоотвержения и любви. Брала на воспитание деревенскую девочку, потом выдала её замуж".
Хлопоты о братьях Марья Сергеевна предпринимала в конце 40-х - начале 50-х годов, но планомерно, не отступая, начала "осаду" монарха и графа Орлова с конца 1853 года. Подвигнуло её на это возвращение - по высочайшей воле - из Сибири М.А. Фонвизина, с которым она вскоре познакомилась, и поддержка Натальи Дмитриевны Фонвизиной. Любовь и сострадание к братьям обречет и её на многолетнюю пытку надеждой - будут прошения и многократные поездки в Петербург, хождения по присутствиям III отделения, долгие ожидания ответов и снова прошения, снова неизбывная надежда.
В письме в Тобольск Н.Д. Фонвизина уведомляет: "Мы с Марьею Сергеевной придумали, чтобы прошение к царю передать через наследника, и сочинили общими силами два письма - к тому и другому: оба дельные и написаны с чувством. В октябре или в начале ноября Михаилу Сергеевичу1 надо будет ехать в Петербург - и Марья Сергеевна с ним отправится"2. Видимо, позже было решено подать прошение на высочайшее имя и в III отделении графу Орлову (тексты их очень схожи).
"Августейший монарх, Всемилостивейший государь!
Повергаясь к священным стопам Вашего императорского величества, умоляю о милости двум родным братьям моим Николаю и Павлу Бобрищевым-Пушкиным; оба они в 1826 году заслужили справедливый гнев Вашего императорского величества и кару законов за свое за-блуждение и находятся теперь в г. Тобольске на поселении. Старший, осужденный на 20 лет на поселение, лишившись ума при самом начале своего изгнания, влачит горькую жизнь свою помощию и попечением младшего брата, который также от горя и труда потерял здоровье, сверх того, почти лишился зрения, требует теперь сам поддержки и попечения, но по отдалению и малому моему состоянию подавать им помощь отсюда не могу. Только такое безотрадное, сокрушенное положение их, без всяких средств к жизни, и полное убеждение в глубоком, постоянном раскаянии, подтверждаемом безукоризненным поведением в продолжение всего время изгнания, осмелили меня молить слезно Вас, Всемилостивейший государь, о великодушном дозволении возвратиться им на родину ко мне. Не отриньте сердечной моей просьбы, государь, доставьте нам отраду в болезненной старости поддержать друг друга и делить последний кусок хлеба, благословляя и моля Господа за августейшего благотворителя и весь царствующий дом.