Мы отвечаем, вероятно, зима мешает или что другое. Так время и идет, а между тем он, может быть, попривыкнет к отсутствию нашего печального друга. Вся эта обстановка горька, дорогая моя Елизавета Петровна, но что же делать, должно необходимо покориться силе Господней, она велика и свята. Кто может ей противиться и какую от того получит пользу? Понесу мой тяжелый крест с помощию Божею до тех пор, пока Господу неугодно будет снять его с меня. Это, кажется, не замедлит, ибо гланда моя не предвещает мне долгой жизни, хотя она, кажется, и поменьше стала немного, но это ничего не значит, ежели разобью эту материю в этом месте, она бросится в другие или разойдется по всем членам. Впрочем, я принимаю кровоочистительное лекарство, может быть, поможет, только долго лечиться не могу, не по моим средствам и обстоятельствам, операцию делать боюсь, и для чего это? Человек должен умереть, лечившись, и не лечившись - смерть не обойдет. Так лучше даром умереть, чем за деньги, которых нет. Вот мои ожидания, на которые с спокойствием гляжу.
Дитя мое милое Николая только жалко, лишится своей няни, впрочем, ежели Господь определит положить конец моей жизни, да будет Его святая воля, устроит и Николая, не даст ему погибнуть. Все братья любят его, не оставят его и без меня, да и теперь без братьев - что бы я стала с ним делать.
Вот как я распространилась, во зло употребляю вашу доброту, добрейшая Елизавета Петровна. Впрочем, вы сами желали, чтобы я сообщила вам все до нас касающееся. Я вот разболталась, а того ещё не сказала, что я очень рада, что гомеопатия вам помогла. Она только, неблагодарная, моему голубчику Павлу не помогла, а он так любил ее...
Приношу вам искреннее мое почтение, равно и от братьев моих, и позвольте надеяться, что уделите хотя маленькое местечко в памяти вашей навсегда уважающей вас
Марье Б. - Пушкиной".
У подножия годов 1800-х
Долгие и, надо сказать, счастливые разыскания в архивах, музеях, библиотеках Москвы, Петербурга, Сибири эпистолярного, мемуарного, литературного наследия Н.С. и П.С. Бобрищевых-Пушкиных, имена которых история навсегда скрепила определением "декабристы", завершились. Пришло время посетить их родовое имение Егнышевку, что в Алексинском районе (уезде) Тульской области (губернии). Готовясь к путешествию, я волновалась: знала, что отправляюсь в век прошлый, к самому подножию годов 1800-х. Видимо, поэтому не смутил меня современный вид пятиэтажного типового строения, где нынче дом отдыха "Егнышевка", множества домов, домиков и таинственных коттеджей на территории помещичьей усадьбы. (Позднее узнала, что масса организаций и проворных администраторов, от огромной земли бывшего имения Бобрищевых-Пушкиных "откусывая" буквально по кусочку, строили кто что и для кого сумел.)
Я настырно искала вход в век XIX. И нашла. Им оказался неплохо сохранившийся хозяйственный двор имения. Вот каким увидела я его в 1989-1990 годах.
Справа, обособившись и не потеряв горделивого вида от более полувекового небрежения коллективного владения, высился двухэтажный дом управляющего имением. Он строго глядел на большой, тоже двухэтажный, но ниже, чем он, дом прислуги. Слева начинался каретный сарай, который торцом упирался в каменный, основательной постройки погреб. Погреб венчала кокетливая башенка - её форма и оконные прорези, видимо, должны были напоминать о существовании в мире готики. Башенка эта очень украшала двор. Выше - весь двор располагался на горе и был чуть покатым - шли в ряд большая конюшня, амбары и в отдалении остатки какого-то строения - я решила, что там могла быть кузница. Но где же барский дом? Вспомнив планировку имений XVIII-XIX веков, безошибочно оказалась у двухэтажного строящегося здания на высоком фундаменте. Старожилы рассказывали: "Именно на этом месте был господский дом - только фундамент остался от него. Сам же дом в 1941 году по чьей-то инициативе, опасавшейся неприятеля (он сюда так и не дошел), был взорван. А до войны все годы советской власти в нем был санаторий для командиров Красной армии".
Дом стоял на вершине высокой горы над Окой. Подъездная - для экипажей - дорожка отделяла его от небольшой лестницы с мирно лежащими на её парапетах львами. Их вполне благодушные морды смотрели на парк. А за ними, в центре круглого и яркого когда-то цветника, располагался небольшой фонтан. Цветник с двух сторон огибали широкие и густые липовые аллеи, почти скрывая планировку огромного парка слева и справа от дома1.
Аллеи приводили к лестнице, ведущей вниз, к реке. Из окон дома, особенно с балкона мезонина, открывался чудесный вид на парк, цветник, а за ним - далеко внизу - был виден изящный изгиб Оки и заливные луга на другом, низком берегу. Виден был и тройной, как бы ниспадающий к реке зеленый каскад. На фоне низко скошенной изумрудной травы выделялись темные хороводящиеся ели, в каждом из трех каскадов четко повторявшие рондо цветника.
...В историко-этнографическом музее г. Алексина - бывшего уездного города - удалось разыскать мемуары внучатой племянницы Павла Сергеевича М.А. Крамер. Написанные несколько "рвано", не всегда хронологически выдержанные, они содержали много такого, о чем я и не подозревала.
И вот теперь я, то сидя на камне у Оки, то принимаясь ходить по берегу, жадно читала записки Марии Александровны, которые она назвала "Из семейной хроники".
Совершенным откровением стали для меня подробности родословной декабристов. Я знала (из Общего гербовника Всероссийской империи), что предок Бобрищевых-Пушкиных - тот же, что у А.С. Пушкина:
"Во дни княжения святого и благоверного Великого князя Александра Невского из Седмиградской земли выехал знатной славянской фамилии муж честен Радша. От сего Радши произошли Мусины-Пушкины, Бутурлины, Кологривовы, Неклюдовы и иные фамилии.
Потомок Радши, Григорий Александрович Пушка, имел правнука Ивана Алексеевича Бобрища-Пушкина, который был у Великого князя ловчим Тверским. Равным образом и другие сего рода Бобрищевы-Пушкины российскому престолу служили стольниками, воеводами и в иных чинах и жалованы были от государей поместьями. Все сие доказывается справками разрядного Архива и Вотчинного департамента, означенными в копии с определения Московского дворянского депутатского собрания о внесении рода Бобрищевых-Пушкиных в родо-словную книгу в 6-ю часть древнего дворянства"1. Но оказывается, в жилах Павла и Николая Бобрищевых-Пушкиных текла не одна славянская кровь. М.А. Крамер сообщает:
"В XVIII веке Павел Сергеевич, прадед моего отца, привел в семью жену из рода Баратовых. Ее отец - князь Надар Баратов - был грузин. Он приехал в Россию в свите грузинского царя Вахтанга и остался служить в России. Как многие грузины, он был долгожителем. У нас был его портрет в мундире Петровских времен, нарисованный, когда Баратову было 90 лет. У него были совершенно черные волосы и брови (не крашеные) и, по рассказам, целы все зубы. В этом возрасте у него сделался карбункул. Ему сказали, что необходима операция, иначе смерть. "Пожил, и хватит", - сказал он, отказался от операции и умер от заражения крови.
От него семья Бобрищевых-Пушкиных получила характер, свойственный южанам: горячность, вспыльчивость, способность увлекаться и типичную же для южан внешность: очень темные (у большинства черные) волосы, темные глаза, круглые брови, большой нос с горбинкой, у мужчин - густая борода".
Были в "Хронике" и некоторые подробности о родителях декабристов. Официальные источники свидетельствуют, что Сергей Павлович родился в 1760 году. О молодых его годах почти ничего не известно, но, по традиции рода, его, видимо, с раннего детства, определили в корпус. О зрелой жизни - лишь скупые строчки Формулярного списка "начальника 4-го пешего казачьего полка Тульского военного ополчения полковника Бобрищева-Пушкина февраля 20 дня 1814 года:
Полковник Сергей Павлов сын Бобрищев-Пушкин... был сержантом (1781), капитаном (1793), майором (1797), подполковником (1800) - служил в полках: лейб-гвардейском Преображенском, в конце службы - переведен в Рыльский мушкетерский полк. В Тульском ополчении был начальником 4-го пешего казачьего полка - "на службу избран дворянством, в своей губернии был командиром оного ополчения".