– Очень интересно, – Айзенвальд стукнул костяшками пальцев по подоконнику. – Только вот возникают два вопроса. Первый. Откуда Лисовский узнал, что она документы мне вручила? Подглядывал в окно? Вопрос второй. Если они уже переданы – какой смысл панне Маржецкой уезжать из Вильни и, тем более, заворачивать в Лискну?
Он с силой потер ладонями переносицу.
– Нет уж, в подобном случае Лисовскому пришлось бы стрелять в Северину в моем доме. Или, того хуже, в моем служебном кабинете.
Тумаш моргнул.
– Кроме того, я тогда этих бумаг так и не получил.
– Почему?
– Потому что их не нашли.
– А вы кто?
– Бывший военный генерал-губернатор Вильни и Виленского края.
– Надо же! А выглядите, как приличный человек.
Тумаш потянулся в кресле, улыбнувшись, точно оценил удачную шутку. Почесал правую бровь.
– Я еще соглашусь, если племянник. Или сын. Для самого вы слишком молодо выглядите.
Задумчиво облизнулся и признал:
– Вот будь вы дервишем или графом Калиоштро…
– Все прозаичнее. Мне подарили молодость. Понять бы… зачем?
– Подарили… молодость?… – опешил Тумаш. – Вы издеваетесь?
– И не думал.
Айзенвальд подставил ладонь под дождь и умыл им лицо.
– Продолжим?
Студент азарно хлопнул себя по коленям:
– Могу на выбор предложить два объяснения. Во-первых, комитет поручил пану Лисовскому передать панне Маржецкой эти бумаги, а во-вторых, она заехала, чтобы его подставить. Второе, кстати, не исключает первого.
– Вынужден вас разочаровать. Депеши были переданы здесь, в Вильне, в Свентоянском соборе. А вот Игнат Лисовский в комитет не входил. Ушел из армии и удалился в свое поместье сразу по окончании войны. Впрочем, в "Страже" его уважали и охотно делились сведениями. Р-романтичные придурки!
– П-почему? – Тумаш уронил сахарницу и теперь с жалостью глядел на осколки.
– Потому что он был "кротом". Личным осведомителем. Ценная зверюга: все, что нарывал, докладывал мне. Только с Севериной выслужиться поспешил.
Несмотря на грозу, вдруг сделалось очень тихо. Лишь капли за окном звонко долбили в жестяной слив.
– Лисовский в Северину не стрелял. Что вы! Он никогда не убивал за предательство панну Маржецкую. В нее стрелял… каратель… когда она попыталась бежать. Впрочем, вы сами все это видели. Депеш при ней не оказалось, и Лисовский не знал, где они. Дом напрасно перерыли от подвалов до чердака.
– Но где-то же они должны быть!
– У вас под правым локтем.
Занецкий дернулся:
– В-вы… меня заикой сделаете.
Ногтями осторожно отслоил несколько страниц, поплевал на измазанный копотью палец.
– Я лампу зажгу. Лупу можно?
– Заберите их с собой. Изучите внимательно и на свежую голову. Сбор доказательств – дело небыстрое. Но если окажется, что часть людей из этих списков никогда не были арестованы – это значит, что Северина не предавала.
– Но откуда они у вас?!
– Из Лискны. Взял лампу на память. Криво иногда сбываются желания, и чересчур поздно. Кисмет[59].
Дождь затихал, сделалось слышно, как мокрые листья шуршат и перешептываются на липе во дворе, роняют спорые капли. В разрывах туч засинело небо.
– Почему же Лисовский не знал, что в его лампе есть тайник?
Генрих пожал плечами.
– А может, это он сам сунул документы в лампу? Ну, успел как-нибудь…
– Допрашивали Северину. Она была связана. Интересный способ отвести от себя подозрения: отдать женщину палачам.
– Вы, – заморгал глазами Тумаш, – вы говорите это так, будто замешаны лично.
– Я люблю ее. И я – единственный свидетель ее невиновности. И вот эти бумаги.
Айзенвальд откинулся к боковине оконного проема, посидел, жадно хватая ртом воздух.
– Сначала… для меня это была своего рода игра: приятно иметь дело с сильным противником. А панна Маржецкая была очень сильным противником, и осторожным. Уходила от слежки, избегала ловушек. Один единственный раз мне удалось подойти вплотную. Она была ранена, а я…
…Шелест платья, шелест дождя в деревьях за окном… Запах огня, растопленного воска и, совсем немного, крови.
– Простите, что заставила вас ждать, – она стояла, отвернувшись к окну, и казалась на его фоне смутным силуэтом.
– Что вы! Это я должен просить прощения за неурочный визит.
Генерал приблизился – открытой шеей Северина могла почувствовать его дыхание.
– Что вы там увидели, панна графиня?
– Деревья.
– Они интереснее, чем я?
– Живое предпочтительней железа.
– Неужели для меня не остается надежды?
– Когда вы уйдете отсюда. Вместе с войсками, – сказала графиня Маржецкая тихо… Тогда Айзенвальд понял, что пропал. Влюбился, потерял голову… Ведь достаточно же было послать в Лискну вестового с письмом и сопровождением…
– А я понесся сам. Как мальчишка, без охраны. Чтобы уберечь. И попал в засаду. Ваши меня подобрали.
– Что?
Айзенвальд тихо рассмеялся.
– Я ускакал, потом свалился. Не в форме, не разберешь. Просто раненый человек на дороге. Меня отвезли к Ульрике Маржецкой. Она меня вылечила. А Северину к тому времени уже похоронили.
Хотелось двинуть кулаком в стекло: так, чтобы полетели осколки, чтобы стеклянный звон заглушил боль внутри. Генрих сцепил пальцы на колене:
– Через тринадцать лет член комитета "Стражи" Алесь Ведрич надругался над ее могилой. Есть такое поверье, что если свести полную луну, могилу предателя на распутье и кровь его живого родича, можно призвать Морену. Алесь хотел отомстить. У него были к тому причины. Он провел обряд. Все так замечательно получилось… Но вмешался дядя Антоси – пан Лежневский. Гонец, возможно, Ужиный Король. Теперь не спросишь уже, что им двигало, когда он превратил Северину в гонца.
– Как?!
– Гонец в моей спальне – панна Северина Маржецкая. И полагаю, Алесь убил Гивойтоса за то, что тот посмел ему помешать. Тумаш, поверьте, мне тоже не по вкусу ваш паршивый лейтавский романтизм. Но только он все объясняет. Помните ожерелье на шее у Северины?
Тумаш передернулся.
– Там есть пустое звено. Сплющенное, как от пули. Это я стрелял. Спросите у ксендза из Навлицы или у Анти, Волчьей Мамочки, ну, кто-то же видел!, есть ли в стае Морены одноглазый волк. И про лампу у Горбушки спросите: я при нем ее забирал. Не подозревая, что внутри. Да поймите же, если Северина предавала, то она не могла бы стать гонцом. Абсолют.
Тумаш неловко повернулся в кресле, хрустнув осколками сахарницы и опрокинув стакан. Подхватил его и задумчиво уставился на лужу, что пропитывала зеленое сукно и деревянную окантовку столешницы и капала с краю.
– Зачем вы мне это рассказываете? Обидно… Что вы хотите доказать?
– Восстановить попранную справедливость, может быть… Прекратить бойню. Разобраться. Собственно, меня послали сюда за этим: разобраться во всех странностях и подсказать решение. Кстати, вы мне здорово помогли.
– Ущипните меня… Потому что я или сплю, или спятил, – Тумаш задержал взгляд на полупустой бутыли с "Трис дивинирис", – или пьян в зюзю. Вы действительно считаете себя тем Айзенвальдом?
Генрих со вздохом встал, вытащил из ящика бюро документы, разложил перед Тумашем. Тот долго читал, близоруко щурясь, потом поцарапал красную сургучную кляксу с оттиском вензеля Е.С.Г.
– Вы мерзавец, сударь. Вечером я пришлю к вам моих секундантов.
Хлопнула дверь. Генрих продолжал сидеть на подоконнике, потом допил, что еще оставалось в стакане, встал – и успел подхватить Северину, сползающую по стене.
– Венчается раб Божий Генрих и раба Божия…