— Похоронные мелочи, — ответил он кратко. — Вот и все те кости, которые мы увидели, когда вошли.
— Вы похоронили тот чужеродный скелет. Но… — Лэрри замолчал на полуслове, его брови задумчиво сдвинулись, когда он посмотрел сквозь пламя на Генри. — … Конечно, капитан, Вам лучше знать…
Он снова обратил лицо к звездному небу.
— Я наблюдал, как движутся звезды, — продолжал он странно спокойным голосом. — Я наблюдал, как движется весь небосвод с вращением этой планеты. И я думал. Вы знаете, что значит то, капитан, что мы здесь нашли. Нам придется исследовать всю Вселенную заново. Мы сто лет находились в застое: без гиперсветовых путешествий, никогда не было бы нового Пограничья, где человек мог бы испытать себя в неблагоприятных ситуациях; мы бы успокоились, создав мир Статистически Среднего, — я-то думал, что наступит золотой век. Но теперь я вижу, что все будет по-другому! Теперь мы будем изучать эту штуку, разбираться в том, как она работает… А когда мы все поймем, капитан, тогда нам откроется вся Галактика!
Он резко повернулся и посмотрел через огонь на Генри.
— Вы понимаете, что я имею в виду?
Капитан молча смотрел в огонь. Выражение его лица заставило Лэрри замолчать.
А глядевший на тлеющие огни Генри почувствовал, как в его голове пробудились старые слова. Он думал, что забыл их давно сто лет назад, но сейчас они вернулись и звенели также отчетливо, как тогда, когда он впервые бродил по чужой земле, смотрел на чужое небо, — звенели до тех пор, пока он не опьянел от них и от новой вселенной, открывшейся ему, до тех пор, пока он не забыл свой дом, свой народ, даже первую Дульчию, ждавшую его на планете Фламм, одинокую с ребенком под сердцем, не имевшую никого, к кому можно было обратиться в трудную минуту.
О, Дульчия. Если бы я только вернулся к тебе, как пообещал. Но передо мной лежал целый новый мир — целая новая вселенная. Я должен был посмотреть. Ты понимаешь, что я чувствовал, не так ли, девочка моя?
Первые слова, слетевшие с его языка, прозвучали странно и хрипло, но он продолжал говорить и голос его постепенно зазвенел и обрел силу…
Он продолжал читать, огонь старой поэмы наполнял его вены своим светом, унося вверх к незнакомым звездам. Он забыл прошлое, столетие раскаяния и грусти, забыл даже о присутствии Лэрри, который не произнося ни звука, во все глаза смотрел на него сквозь скачущие языки пламени. Древний призыв, манивший его к мирам, на которые не ступала нога человека, с того момента, как он впервые обрел свою силу, сейчас звучал в нем подобно музыке. Последняя строфа поэмы слетела с его языка как гимн…
Генри медленно приходил в себя после водопада чувств и воспоминаний, вызванных древними словами, и сейчас он ясно видел себя: впервые за сто лет он стоял лицом к лицу с самим собой и видел, что пламя никогда не покидало его. Оно оставалось в нем, все это время, это пламя освещало ему путь вперед, только вперед, всегда вперед к новым мирам. Благородный огонь, так он всегда думал, — но во имя него совершались преступления.
— Дульчи, — пробормотал он вслух. — О, Дульчи.
Он покачал головой, как человек, стряхивающий остатки сна, и посмотрел на костер.
На противоположной стороне сидел ошеломленный Лэрри, по-прежнему не сводя с него глаз. Худощавое молодое лицо его было настолько неподвижным, что, казалось, юноша окаменел.