О, Дульчия. Если бы я только вернулся к тебе, как пообещал. Но передо мной лежал целый новый мир — целая новая вселенная. Я должен был посмотреть. Ты понимаешь, что я чувствовал, не так ли, девочка моя?
Первые слова, слетевшие с его языка, прозвучали странно и хрипло, но он продолжал говорить и голос его постепенно зазвенел и обрел силу…
Мне все твердили: «Дальше нет пути.
Здесь твой предел. Здесь край цивилизаций.
Построй амбар и дом, зерно расти.
Здесь сытый рай ты можешь обрести.
Лишь укрепи границу у акаций».
Но глас в ночи рождался, как порыв:
«Неведомое скрыто за пределом…»
Как совесть, слаб, но властен был призыв:
«Отправься в путь, раба в себе изжив.
Преодоленью быть твоим уделом».
Так дней лихих открылась череда…
Коня и груз я потерял в дороге,
Не раз еще ждала меня беда,
И удалялась горная гряда,
Но, изнуренный, встал я на пороге.
И марш за маршем брал я высоту,
Глотку воды, пучку травы был рад я —
Но все ж презрел запретную черту.
Я вызнал тайну, я догнал мечту,
И горный воздух стал моей наградой.
Вот ваши крики: «Дальше нет пути!»
Для отрицанья пут я избран ныне.
Я пересек ухабы и хребты.
Мне ветер шепчет: «Это сделал ты!»
И Бог один простит мою гордыню.note 1
Он продолжал читать, огонь старой поэмы наполнял его вены своим светом, унося вверх к незнакомым звездам. Он забыл прошлое, столетие раскаяния и грусти, забыл даже о присутствии Лэрри, который не произнося ни звука, во все глаза смотрел на него сквозь скачущие языки пламени. Древний призыв, манивший его к мирам, на которые не ступала нога человека, с того момента, как он впервые обрел свою силу, сейчас звучал в нем подобно музыке. Последняя строфа поэмы слетела с его языка как гимн…
Вот ваши крики: «Дальше нет пути!»
Для отрицанья пут я избран ныне.
Я пересек ухабы и хребты.
Мне ветер шепчет: «Это сделал ты!»
И Бог простит мою гордыню.
Генри медленно приходил в себя после водопада чувств и воспоминаний, вызванных древними словами, и сейчас он ясно видел себя: впервые за сто лет он стоял лицом к лицу с самим собой и видел, что пламя никогда не покидало его. Оно оставалось в нем, все это время, это пламя освещало ему путь вперед, только вперед, всегда вперед к новым мирам. Благородный огонь, так он всегда думал, — но во имя него совершались преступления.
— Дульчи, — пробормотал он вслух. — О, Дульчи.
Он покачал головой, как человек, стряхивающий остатки сна, и посмотрел на костер.
На противоположной стороне сидел ошеломленный Лэрри, по-прежнему не сводя с него глаз. Худощавое молодое лицо его было настолько неподвижным, что, казалось, юноша окаменел.
— Это стихотворение, — сказал Генри, — называется «Первопроходец». Старый землянин по имени Редьярд Киплинг написал его еще в 1800 году нашей эры или примерно в то время.
— Думаю, я почти понимаю, капитан, — сказал Лэрри.
Генри резко засмеялся.
— Мальчик, кто из нас что-либо понимает? — проворчал он, и чары, которые связывали двух мужчин на мгновение, рассеялись… Но не совсем, так как Лэрри по-прежнему смотрел на Генри глазами человека, увидевшего, как ожила и обрела плоть легенда.
— Капитан… — прошептал Лэрри. — Вы никогда не умрете.
— Ложись и поспи, — пробормотал Генри, укладываясь. — На рассвете мы уходим.
На рассвете они выбрались через заблокированный проход на холод, под серым ледяным небом.
— Ночь была длинной, — сказал Лэрри. — Похоже, что здесь сейчас уже за полдень.
Генри дошел до конца долины и посмотрел на снег.
— Отпечатки ног и следы гусениц, но сейчас нет никаких следов жизни. Похоже, что они сдались и убрались отсюда.
— Что мы теперь будем делать?
— Сначала проведем разведку местности, может, где-нибудь поблизости валяются какие-то полезные куски от Боло. Затем отправимся в путь.
— Пешком? — посмотрел на него Лэрри. В Панго-Ри? Двенадцать сотен миль.
— У тебя есть другие идеи?
— Нет, я… — юноша заколебался. — Я подумал, может, нам дать сигнал о помощи. Соберем что-то вроде коммуникатора. Не обязательно экран, любой передатчик сгодится.
— Мы ничего не будем делать, — ответил Генри. — Нас могут перехватить не те люди и явиться сюда. Нет, — он покачал головой. — Это исключено. Мы пойдем пешком. Давай осмотрим остатки машины, пока совсем не стемнело, и будем искать след. Ночью мы будем не так заметны.
Они прошли по почерневшему снегу, добрались до линии холмов, ступили в район скал и льда.
Генри остановился, прислушиваясь и вглядываясь прищуренными глазами в сгущающиеся сумерки.
— Возможно, я был слишком оптимистичен, — сказал он.
— Оптимистичен? — Худое лицо Лэрри напряглось.
— Турбодвигатели! — рявкнул Генри. — Ты слышишь? Здесь мы должны разойтись. Пользуйся компасом, иди на юг, я присоединюсь к тебе, как только собью этих гончих со следа.
— Вы хотите сказать, я должен идти один, — в голосе юноши зазвучали панические нотки.
Генри кивнул.
— Сейчас я жалею, что втравил тебя в это дело, Лэрри. Но ты здесь. Возьми бластер… — он протянул ему оружие. — И помни, я сказал тебе, что сам буду решать свои проблемы. Удачи тебе.
— Подождите! Я не могу…
— Лучше иди, Лэрри. Расходимся! — он повернулся и быстрым шагом пошел в сторону возвышенности. Сжав бластер в руке, Бартоломью стоял и смотрел ему вслед.
Со стороны нависшей карнизом над хребтом плиты послышался шум. На фоне красного вечернего неба возник силуэт крепкого с лохматой головой мужчины. Генри упал на живот. В поле зрения показались контуры низкого гусеничного вездехода. Послышался треск, затем усиленный громкоговорителем голос произнес: