Вот теперь действительно все… Нет, не все, менять нужно прежде всего выражение глаз, ведь в них теперь вместо живого огня и наивного удивления появились совсем другие оттенки — усталость, мудрость, тоска и боль. Мысленно прощаюсь со старым образом и задумываюсь о сути нового… Беру сигарету, подношу к губам и откидываю назад голову — слегка… чуточку лучше, такая изысканная раскованность с налетом загадочной отрешенности, рекламируемой последним номером журнала «Вог»… Бесстрастно констатирую: былого — не вернуть, но и в рамках нового диапазона есть некоторые возможности…
Ну, что ж — все что угодно, но только не разбитая брошенная тетка! Я дружелюбно расстаюсь со своим зеркальным отражением, делая вполне аристократический книксен.
Вооружившись определенной долей уверенности в себе, смотрю на часы — без четверти двенадцать, самое время приготовить кофе.
Виктор входит ровно в двенадцать. Наверное, слонялся у дома или выжидал в подъезде, чтобы зачем-то оказаться таким архиточным. Вид у него довольно помятый, ему явно не по себе.
Наливаю кофе себе, предлагаю ему и, сев на диван, закуриваю. Он от кофе отказывается и с удивлением смотрит на меня — курящую, но вопросов не задает.
Ловлю себя на мысли, что впервые за все эти годы разглядываю его несколько отстраненно и критически оценивающе… Какая-то максимальная степень неприязни… Неожиданно для себя, не без некоторого злорадства, начинаю отмечать — возрастные приметы уже оставили на нем свои безжалостные метки. Фиксирую внимание — их немало, и самые заметные из них — наметившийся второй подбородок, поредевшие волосы… Привычка поздних застолий и чрезмерное пристрастие к изысканной еде добавили ему несколько лишних килограммов, которые, как правило, у людей, не занимающихся спортом, идут не совсем туда — в его случае это несколько выдающийся животик, который пока еще не слишком портит фигуру, но вполне недвусмысленно намекает на будущую тучность. Наиболее же явный недостаток — значительно округлившиеся плечи, они утяжеляют общий облик и начисто лишают его былой стройности — из-за них в нем появилось что-то бабье. Картину дополняют темные круги и мешки под глазами — наверное, тоже не спал ночью, хотя где гарантия того, что его бессонная ночь — следствие переживаний и угрызений совести?
Может, тут совсем иная причина? Разговор с Клер натолкнул меня на эту мысль, и я уже не могу от нее отвлечься. Тут же и решаю, что сначала нужно узнать главное. Ровным голосом, как, вероятно, сделала бы это моя мать, в лоб задаю ему вопрос:
— У тебя есть другая?
Не знаю, как он представлял себе эту нашу встречу, может быть, ждал потока слез, обвинений, истеричного скандала — кто их знает, этих рефлексирующих, бросающихся в крайности непредсказуемых русских — но явно не этого простого вопроса, на который нужно дать такой же простой ответ. То, как он начинает юлить, лишь усиливает мои подозрения:
— Понимаешь, все не так однозначно, я же пытался тебе объяснить…
— Ничего не нужно объяснять, я хочу знать только правду — у тебя есть… любовница? — я с отвращением, но таким же ровным тоном выговариваю это слово. — Только одно слово — да или нет?
Решаю побольше молчать и дать ему полностью выговориться на эту недавно возникшую и ставшую для меня главной тему.
— Я не хотел делать тебе больно… и много раз пытался дать понять, может быть, не очень умело, что все прошло… лучшее уже было, а все, что сейчас, — так обыденно, так привычно-монотонно и тоскливо, что ничто не спасает — ни ребенок, ни наше прошлое, ни другие разумные доводы. Мне кажется, я полностью прочитал и тебя, и себя. Мне нечего тебе дать, и я ничего не жду от тебя…
— А вот это — зря…
— Понимаешь, я неинтересен сам себе таким, каков я сейчас. Я опустошен, ничего не хочу и почти ничего не могу… у меня нет планов, да и никакого интереса к жизни… я потерял право на ошибку, на собственное пространство, время и мысли… Что ты молчишь?
— Просто пытаюсь тебя понять и — ничего не выходит… по-моему, вполне нормально для женатого мужика быть частью семьи и иногда не иметь отдельных, собственных планов, да и временами жертвовать своим пространством и временем — тоже не великое геройство или невыносимое несчастье, а вполне обычный семейный долг…
— Вот-вот, это так в твоем духе, так по-русски — вечно приносить себя в жертву, помнить о долге…
— Только не начинай теоретизировать и переводить разговор совершенно в другую плоскость — в разницу культур, противоречивость и несовместимость менталитетов, запад — восток… Этих общих дискуссий я уже наслушалась и сыта ими по горло.