— Нет, жара у тебя нет, и все же… — Она показала на сок, призывая меня выпить.
Я проглотила пилюли.
— Вообще-то я и вправду чувствую себя разбитой. Устала, и голова трещит страшно.
— Переутомление?
— Переутомление?! Да это еще мягко сказано!
Отвернувшись к раковине, она спросила:
— Так, может, из-за этого переутомления ты вытолкала из дома свою кузину, шипя и бросаясь на нее как кобра?
Я прикрыла ладонью глаза.
— Я объявляю ей бойкот и к себе больше вообще не пущу!
— Нет, дочка, нельзя, — обернулась мать. — А то как же мы тогда будем узнавать все семейные сплетни?
— И правда.
Тейлор разносила самую бесполезную информацию со скоростью, которой мог бы позавидовать компьютерный вирус. Весь наш обширный семейный клан очень рассчитывал на нее во всем, что касалось сплетен.
Мать подошла ко мне сзади и обняла за плечи.
— Ну ладно, больше не буду совать свой нос в твою жизнь.
— Отлично!
— Нет, я имею в виду, не буду, когда умру. Тогда этим займется пенсионный фонд. Я так и указала в своем завещании.
Я рассмеялась и тут же пожалела об этом, потому что головная боль с новой силой растекалась по затылку. Мать выкладывала из холодильника еду. Массируя сзади шею и откинув голову, я сказала:
— Мамуль, вообще-то это я собралась сунуть нос в твою жизнь. За этим и приехала. Ты, конечно же, догадалась, что я отмахала по воздуху три сотни миль, потому что хочу получить откровенные ответы на кое-какие вопросы.
Она выложила на стойку помидорки-черри и кочан салата.
— Да, догадалась. Давай-ка приготовим ужин. У меня в баре есть отличное красное вино — «Долина Напа». Надо будет распечатать.
— Мама, пожалуйста, не уводи разговор в сторону!
Лицо ее посерьезнело.
— И не собираюсь. Давно уже пора поговорить откровенно.
— Правда? А как давно?
— Да лет двадцать.
* * *Койот стоял у окна. Из гостиничного номера перед ним открывалась панорама города — небо красноватыми полосами, и на его фоне небоскребы, усыпанные оранжевыми веснушками электрических огней. Из-за городского чада такие вот величественные закаты случались теперь все реже. Город все больше и больше утопал в дыму и копоти. Достаточно было поднять лицо навстречу ветру, чтобы почувствовать на языке этот привкус.
Внизу на Голливудском бульваре шумел транспорт. Тротуары кишели людьми. Туристы, городские проныры, шлюхи — хищники и добыча. Все они хотели славы и готовы были улечься под кого угодно, запродав себя тем или иным способом. Они считали этот город жестоким. Грабежи и убийства на улицах — вот что в их понимании считалось жестокостью.
Койот задумчиво повертел в пальцах амулет.
Рентгеновские снимки черепа Лизэк он уже отсканировал и перевел в цифровой вид вместе со своими записями операции. Он документировал все. Поведение Лизэк послужило ему уроком. Боролась — пырнула его. Пусть и слабенько, но все-таки предприняла попытку к сопротивлению. А потом начала орать, извиваться, пыталась удрать. Типичная реакция — бегство. Но самый захватывающий момент был позже — секунд через десять после того, как он подергал ее этим крючком за губу. Вот когда она окончательно «отрубилась». Ее взгляд и этот переход к смирению рассказал ему обо всем. Она прямо онемела, ни на что не реагировала. Не орала, даже когда он поднес острый инструмент к ее глазу. Музыка и ее частое, прерывистое дыхание не заглушили этого хрустящего звука, когда инструмент вонзился в глаз. Кровь и студенистая жижа потекли по щеке, но Сиси Лизэк была уже безучастна ко всему.
Он ощущал, как постепенно где-то внутри просыпается жажда. Знакомый суховатый привкус на языке. Великая миссия снова взывала к нему.
Отвернувшись от окна, Койот достал из чемодана аптечку. Антисептической мазью обработал крохотную ранку, оставшуюся от кюретки Лизэк. Потом приступил к уколам — сначала энзимы, потом нандролон. Использованные шприцы он потом выкинет в мусорный контейнер. Он обстоятельно проверил наличие всех препаратов, которые держал про запас для работы с объектами. В основном это были транквилизаторы — пентотал, кетамин и несколько разновидностей бензодиазипинов. Он закрыл аптечку и пошел в ванную, где смыл косметический загар и вытащил зеленые контактные линзы. Он не мог позволить, чтобы мир узнал настоящий цвет его глаз — цвет глаз Койота. Сильно расширенные зрачки сбивали людей с толку и накрепко врезались в память.
Он вернулся к чемодану, где держал одежду, обувь, парики и косметику. В одной стороне все мужское, в другой — женское. Время от времени ему приходилось превращаться в женщину. Некоторые объекты охотнее отзывались, когда к ним обращалась «она», а не «он». Правда, в таких случаях требовались длинные рукава, скрывавшие мускулатуру. Он сжал кулак, любуясь обозначившимися венами. Без высокого ворота тоже, разумеется, не обойтись — ворот прикрывал шрам.