С аффектацией, свойственной его французской речи, Пушкин повторил свои доводы.
– Мы заявляем решительный протест против нарушения международного права, – заявил Шиллинг.
Все волновались, и это выгодно подчеркивало англичанам их хладнокровие.
– Вы сами отказались от статута потерпевших кораблекрушение! – резко возразил Стирлинг.
– У нас больные в команде, в том числе заразные, – в тон ему продолжал Шиллинг. – Зачем же транспортировать их в Хакодате? Экипаж полгода жил после катастрофы в Японии. Какой смысл вам доставлять больных в Хакодате, когда рядом Аян и Охотск? Вы в первую очередь обязаны свезти их на берег. – Он говорил не только как лейтенант с лейтенантом, он говорил как барон.
На эскадрах южных морей заразными болезнями никого не удивишь.
– Вы говорите по-английски? – обратился Стирлинг к Сибирцеву.
– Немного.
– Было ли вами в японском борту Симода совершено нападение на французское судно?
– Нападения на французское судно не было.
– А что же было?
– Предполагаю, что опасения высказывались находившимися в Японии одновременно с нами американцами, будто мы можем напасть на зашедшего в Симоду французского китобоя. Французское судно сразу ушло, узнав от американцев, что мы в Японии.
– Где вы были в Японии?
– В порту Симода.
Стирлинг слушал внимательно, глядя глаза в глаза.
– Вы пережили там катастрофу?
– Да.
– Ужасное происшествие. Много слышал!
– Вы не говорите по-английски? – обратился Стерлинг к Мусину-Пушкину.
– Ответьте ему, Николай Александрович, что я говорю на трех языках с детства, но по-английски не говорю и говорить не хочу на этом языке.
– Лейтенант Пушкин не говорит по-английски, – перевел Шиллинг.
Офицеры уже знали от взявшего их в плен лейтенанта Гибсона, что командир парохода Артур Стерлинг – сын командующего флотом адмирала Джеймса Стирлинга, который сейчас находится в Хакодате, и что «Барракута» была в Аяне и в те дни там стояла плохая погода и был снег.
– Какой же смысл, капитан, когда Аян рядом, доставлять нас в Хакодате, чтобы потом отправлять в Россию? – заговорил Сибирцев.
– Вы уверены, что так будет?
– Да, вполне. Мы все уверены, что это лишь недоразумение.
«Может быть, они по-своему правы, но отпускать нельзя», – полагал Стирлинг.
Неожиданно подали, как говорят у них, «освежение», и довольно обильное. Отказываться не надо, тем более что не считаем себя пленниками, да и голодны, чего нельзя, однако, показать. При виде мяса, вина и фруктов скулы сводит.
Стирлинг, подымая бокал, сказал:
– То absent friends[8].
Попросил рассказать про кораблекрушение. Заговорил Шиллинг. Сибирцев иногда добавлял. Все слушали с возрастающим интересом.
Когда дошла очередь до сорока оборотов, которые сделала «Диана» на своих якорных канатах, проносясь у подножья скал вместе с крутящейся водой бухты, старший офицер, до того совершенно немой как рыба, что-то закричал и вскочил, подняв обе руки со сжатыми кулаками. Все хладнокровие с них как ветром сдуло. Стали расспрашивать...
Алешу грызла мысль, что все это не поможет; к делу никакого отношения... А матросы наши про нас сказали бы: «Ну, жруть!»
– А где адмирал Путятин? – спросил старший лейтенант. Он высок и худощав, с большим носом и маленькими усами.
– Ушел из Японии ранней весной и теперь находится в России, – ответил Пушкин. – На корабле, который мы построили в Японии.
Про корабль не стали спрашивать.
Гибсон спросил про Гошкевича и про коллекции, где он набрал такие прекрасные экземпляры, кто набивал чучела птиц и рыб.
Стирлинг заметил, что хотел бы видеть коллекцию, сказал, что отдает приказание идти в Аян.
– Там коммодор Эллиот – командующий отрядом кораблей.
Ясно. Все должно решиться начальством. Аян близок, а до Хакодате далеко.
– Но я прошу вас, господин Пушкин, дать мне честное слово, – сказал Стирлинг по-французски, – что вами и вашими офицерами и людьми не будет предпринято никакой попытки к освобождению силой или к какому-либо сопротивлению. В противном случае я должен буду принять меры строгости.
– Я даю вам честное слово, капитан Стирлинг, что ни я, ни мои офицеры и матросы не позволят себе никакой попытки к насилию, чтобы добиться освобождения. По прибытии в Аян я надеюсь выручить свою команду, убедив коммодора освободить нас на законном основании.
Стирлинг подумал, что лейтенант, не зная языка, не знает и английских морских правил. «У нас нет закона, на который он мог бы рассчитывать».
– Пожалуйста, лейтенант Пушкин, можете остаться с офицерами на пароходе. Вам предоставим каюты.
– Благодарим вас, капитан. В настоящем положении не могу воспользоваться вашей любезностью. Мы должны разделить участь с нашими людьми.
Пошли садиться в шлюпку. Взаимные вежливости соблюдены. На душе скребут кошки. Надежда, как полагал Алексей, слаба...
Если до сих пор лично к офицерам неприятельского флота он не испытывал неприязни, то сейчас, когда сходил в шлюпку, они показались ему тюремщиками, которые втолкнули его обратно в камеру. Он почувствовал, что теряет самообладание и нервничает, ум его в тупике, сердце глохнет; он не в силах даже придумать что-то спасительное.