У пацана на лице такое отобразилось, будто он воочию второе пришествие увидал.
— Да я! Да я! Да само собой!
— А не заплутаешь?
— Да чтоб мне провалиться!
Мальчишка для пущей убедительности наскоро перекрестился на ближайшую церковь.
Приятель повернулся ко мне:
— Вот вам и проводник. Хозяева предупреждены, баня уже готова, так что езжайте, отдыхайте. А я как освобожусь, так сразу же приду. И мы с вами продолжим дозволенные беседы.
Игнатьев удалился, а пацан замер у нашего мобиля и, кажется, напрочь потерял дар речи. Стоял, лупая глазами, и восхищенно пялился то на меня, то на Клейста, то на машину. Пришлось вмешаться.
— Как тебя звать-то, отрок?
— Э-э… Федькой зовут, — с задержкой ответил шкет.
— Так вот, Федор, становись вот сюда, держись крепко вот здесь и говори, куда рулить.
Счастливый чуть не до мокрых штанов пацан вскочил на подножку, ухватился за поручень и принялся размахивать свободной рукой:
— Сперва вон туда, после вот эдак, а на том углу в ту сторону.
Тула — это не Ливны, и даже не Орел. Даже по меркам будущего немалый город. Правда, улицы мощены лишь немногие. Большая часть — просто утрамбованная земля. Вот мы и ехали где по широким, прямым, с рельсами конки да булыжной мостовой, а где-то и по узеньким кривым переулочкам. Петляли чуть не двадцать минут, я уже начал подозревать пацана в том, что он просто хочет подольше покататься и водит нас кругами, но тут мы как раз приехали.
Я остановил мобиль перед солидным деревянным домом за крепким забором с мощными даже на вид воротами. Показывавший дорогу шкет спрыгнул с подножки мобиля, весь из себя сияющий и гордый. На лету поймал брошенный Клейстом гривенник и в момент усвистал хвастать перед приятелями. А еще через четверть часа мы с Клейстом уже наслаждались горячим паром, дубовыми вениками и холодным квасом.
Когда появился Игнатьев, уже стемнело. Шел он тяжеловато, походкой усталого человека. Мы же, чистые и сытые, как раз попивали чай из самовара, усевшись в просторной горнице за массивным столом. Журналист, увидев нас, тут же взбодрился, энергично потер руки, вынул из сумки блокнот и карандаш, присел к столу и принялся задавать свои вопросы:
— Скажите, Владимир Антонович, вы изначально рассчитывали на победу?
— Конечно, как и любой из участников. А иначе — стоит ли вообще соревноваться?
— Но ведь многие заранее знали, что проиграют.
— Это гонка, Федор Иванович, здесь ничего нельзя знать наперед. Случиться может все, что угодно. И у лидера может случиться поломка, которая отбросит его назад, и аутсайдер, если приложит усилия, может вырваться вперед. А главное — стать сильнее можно лишь соревнуясь с сильными соперниками.
— Пожалуй, многие участники, сравнив свой и ваш результат, не станут даже выходить на последний этап.
— И это совершенно напрасно. Всегда надо бороться до конца. Вы ведь знаете басню о двух лягушках в кувшине с молоком?
— Но если все усилия окажутся в итоге напрасными?
— Тогда этот человек с чистой совестью скажет себе: «я определенно сделал все, что мог». И, объективно оценив, чего ему не хватало для победы, к следующей гонке все это недостающее себе обеспечит.
На мою речь Игнатьев только головой покачал:
— Вы, Владимир Антонович, наверное, знаете о гонках все, — выдал он комплимент.
— Ну это вы загнули! — отверг я сомнительный тезис. — Все знать не может никто, кроме, пожалуй, господа бога. Да, я хороший гонщик, я умею управлять мобилем лучше многих. Но это навыки, рефлексы, быстрота реакции, а не знания.
— А что же тогда дает эти самые знания?
— Как что? Училища, гимназии, университеты, публичные библиотеки, наконец.
— И в библиотеках пишут о том, как надо управлять мобилем?
— Не притворяйтесь наивным, Федор Иванович. На гонках соревнуются, в первую очередь, технические идеи. Вы ведь помните мою давешнюю лекцию в пансионе мадам Грижецкой?
— Помню, конечно. Но идеи идеями, а чем тогда занимается гонщик?
— А гонщик эти идеи раскрывает публике, показывает, на что способен мобиль, построенный в соответствии с этими идеями.
Игнатьев хмыкнул, черканул в своем блокноте и перешел к следующей теме:
— На прошлой гонке вы выступали на мобиле, предоставленном баронессой Сердобиной. Нынче у вас свой собственный аппарат. Он построен в соответствии с какими-то вашими идеями?
— Несомненно, — вмешался Клейст. — Как говорится, вначале была мысль, потом — слово, а уж после — материальное воплощение.
Игнатьев тут же развернулся к новому собеседнику: