— Вот, господа, все то, чему я был свидетель.
— А было что-то еще, чему вы свидетелем не были? — поинтересовался юрист.
— Да. Мой компаньон Николай Генрихович Клейст пока я ездил за врачом оставался рядом с Анастасией Платоновной, во избежание проблем. Он, кстати, и нашел пулю в обломках мобиля. Кроме того, по его словам, подъезжал еще один мобиль. Судя по описанию, в нем находилась та самая троица, что приходила ко мне в Орле. Они остановились поодаль, увидели Клейста, разбитый мобиль, лежащее на земле тело, затем развернулись и уехали. Но имейте в виду, господа: это я рассказываю вам с его слов.
Мне задали несколько десятков уточняющих вопросов о, казалось бы, второстепенных вещах, и, наконец, успокоились. Охотины и Старостины сразу же засобирались по домам.
— Одну минуту, — задержал я компанию. — Константин Семенович, у вас есть среди знакомых молодой голодный и бойкий адвокат?
— Есть. А в чем дело? Может, я сам решу ваш вопрос?
— К сожалению, я сейчас несколько стеснен в средствах и не могу себе позволить ваши услуги. А начинающий юрист может согласиться и на долю с выигранного дела.
— Разумно. Но, все-таки, в чем состоит проблема?
— Вы читали сегодняшний номер «Ведомостей»? Нет? Прочтите, и вы сразу все поймете. За публикациями, я в этом уверен, стоит Вернезьев, но его я достать не сумею, а вот добиться от газеты компенсации морального ущерба и опровержения, как мне думается, вполне реально.
— Что ж, я от вашего имени сделаю предложение нескольким знакомым. Если они заинтересуются, то свяжутся с вами. И, еще: вам, кажется было предложение посетить господина Травина? Сделайте это. Если вы получите дворянский статус, пусть даже и без титула, ваша жизнь резко упростится. Тем более, что против вас играет баронет. Он человек весьма злопамятный и мстительный, и если вам случится столкнуться с ним напрямую, вы заведомо проиграете.
— Спасибо.
— Не за что. Обращайтесь.
Гости разошлись, собрался и я.
— Как здоровье Анастасии Платоновны? — спросил напоследок.
— Не слишком хорошо, — отозвался Боголюбов. Но в себя она пришла, и уверенно идет на поправку. Доктор Кацнельсон обещает, что примерно через неделю можно будет перевезти ее домой при условии соблюдения всех необходимых лечебных процедур.
— Рад слышать это. Надеюсь, в скором времени она поправится окончательно.
На этом и распрощался. А дома меня ждал Игнатьев.
Не успел я раздеться, как он выскочил из-за стола, где беседовал о чем-то с Клейстом, и бросился ко мне. Выглядел он крайне огорченным.
— Владимир Антонович, это какое-то недоразумение! Это… это ошибка, чудовищная ошибка! Я пытался говорить с редактором, но он не стал меня слушать. При том другую статью, гораздо более объективную, в номер не взяли.
— Федор Иванович, вы тут не при чем. Это месть господина Вернезьева за мою почти что победу. Можно сказать, за его страхи.
— Вернезьева? Вы уверены?
— Вполне.
Запал Игнатьева приугас, он даже перешел в состояние задумчивости.
— Тогда понятно, отчего редактор выглядел так, будто его черти драли, — произнес он наконец.
— И вы понимаете, что мне придется заставить вашего редактора публично принести извинения, опубликовать опровержение и выплатить компенсацию?
— Боюсь, это вам не удастся, — помотал головой журналист.
— Посмотрим, — самоуверенно заявил я.
Игнатьев поглядел на меня с изрядным сомнением:
— Я буду рад, если у вас получится хотя бы часть этого. Впрочем, уже поздно и мне пора. Прощайте, Владимир Антонович.
— До свидания, Федор Иванович.
Игнатьев ушел, оставив после себя тяжелую, гнетущую атмосферу, этакую ауру пораженчества. И что хуже всего, она влияла на всех: и на Клейста, и на детей, и даже отчасти на меня. И что, терпеть это? Да ни за что! Вот только нужно срочно переключить внимание на что-нибудь совершенно другое.
— Михаил, иди сюда! — громко произнес я, чтобы Мишка, прячущийся в сенях, наверняка услышал. — Мария, Дарья, спускайтесь.
Дети встали передо мной.
— Знаете, что я вам скажу? Скоро сентябрь, начало учебного года, а, значит, пора задуматься, где вы будете учиться.
— А… нам это точно надо? — боязливо спросила Машка.
— Точно. Давеча был я на приеме у купца Крашенинникова, так тот очень гордился тем, что его дочка отучилась все семь классов в женской гимназии, да выпускные испытания с отличием прошла. И полагает это разумной заменой девичьей красе, а девица та страшна как лицом, так и телом. Ну а вы? С внешностью у вас все в порядке: личики симпатичные, фигурки тоже. Осталось в голову знаний добавить. А то замуж повыходите, в разные города разъедетесь, а письма друг другу написать не сумеете. Куда ж это годится? А если вдруг денег в доме хватать не будет, что делать станете? В прачки пойдете? А с образованием, хотя бы с гимназией, можно и в домашние учителя попасть. И денег больше, и труда меньше, и здоровье так убивать не придется.
Девчонки потупились в смешанных чувствах: с одной стороны хорошо выйти замуж — едва ли не главная цель. Это с малолетства вбивалось в них всем жизненным укладом. А я тут заявляю, что этого мало, да замануху насчет красивой жизни подбрасываю. Вот и начинают девчонки терзаться сомнениями.
— Не думайте, что вам удастся отвертеться. Вот представьте: подрастете, заневеститесь, начнут к вам приличные кавалеры захаживать, примутся записки писать, на свиданки звать, а вы и прочесть не сможете. К кому побежите сердечные тайны раскрывать? Нет, учиться надо непременно. И чем лучше выучитесь, тем выше по жизни подниметесь. Сейчас, я слышал, девиц начали в университеты принимать. Например, на медицинские факультеты. Вот ты, Маша, когда братец твой в беспамятстве на твоих коленках лежал, хотела иметь силы, чтобы его вылечить? А как научишься, так и сможешь. И не только его. Врач — это, знаешь ли, фигура. И достаток у него совсем иной, и уважение в обществе имеется немалое. А ты, Дашуня, к примеру, захочешь лавку свою открыть, дамскими мелочами торговать. А доходы с расходами счесть и не сможешь, поскольку ни грамоте, ни арифметике не обучена. Наймешь управляющего, а тот смекнет, что ты ничего толком не разумеешь, да и обманывать станет. Потихоньку, помаленьку, деньги все под себя заберет, тебя разорит, лавку за бесенок скупит, да и сам в ней торговать примется.
Хорошо ли, плохо ли я сумел нарисовать картинку светлого будущего, но девчонки прониклись. Видно — унеслись мыслями в светлое будущее, грезят наяву о красивой жизни, да о богатых женихах. Интересно, для них сейчас богатство — это сколько? Впрочем, ладно, пусть мечтают. Чем больше нафантазируют, тем сильнее будет стимул к учебе.
— Ну а ты, Миша, чем бы хотел в жизни заняться?
— Так это… мобилями!
Ну да, у парня при виде железок глаза загораются. Интерес имеется, да и способности тоже присутствуют.
— Тогда тебе дорога в реальное училище.
— Так там же с девяти лет берут. Мне что, с малолетками учиться?
— А это уже как захочешь. Есть возможность выучиться самому, по книжкам, а после сдать экзамены экстерном, сразу за весь курс училища. Но, конечно, трудно будет. Вот и подумай: постепенно, из года в год учиться с малышней, или самостоятельно все предметы за семь курсов учения одолеть. Но тогда уже на испытании спрашивать будут построже, чем с обычных реалистов.
Пацан озадачился.
— Я это… подумаю.
— Ну иди, думай. А теперь время позднее, марш по койкам. Завтра вставать рано, дел полно.
После злосчастной публикации моя популярность в Тамбове резко сошла на нет. Меня перестали звать на обеды и приемы, поток заказчиков убавился. Да и улыбки у трактирщиков и лавочников стали значительно скромнее. Но купец Крашенинников и остальные компаньоны эмоциям поддаваться не спешили. Для них важнее были деньги. А они мало-помалу начали двигаться. На первой закупленной партии шасси было построено с десяток мобилей: легковые разного уровня роскошности, грузовые и пара полугрузовых пикапчиков. Они были отправлены в Москву к открытию нового салона. Все подготовительные мероприятия были завершены, и товарищество должно было вот-вот начать приносить прибыль. Это обнадеживало и давало повод к некоторому оптимизму.