В рядах болельщиков уже после третьего мяча повисла гнетущая тишина, а у удачливого пенальтиста от уверенности в успехе не осталось и тени былого следа. Да, что ни говорите, а такое приятное чувство уверенности в себе вдруг зачахло и почти что умерло, уступив место скользкому и пакостному чувству сомнений. Точно так же, как если бы вместо твердого и сухого асфальта вы внезапно очутились бы на зыбком болоте. Честно говоря, у Лешки вдруг тоскливо и непривычно заныло внутри, а в мыслях заплясала снежная вьюга. Для него было уже почти на сто процентов ясно, что спор он, как миленький, проиграет, а надежда оставалась настолько призрачной и малой, что даже и бить не хотелось. Он уже мысленно представлял, как разбегается, бьет и как мяч… снова послушно оказывается в руках у вездесущего Гонзаго.
Своим умом он отчетливо понимал, что здесь что-то не так, здесь крылась какая-то непонятная загадка. Уж очень необычным был весь этот спор и то, что происходило у них на глазах. Но вот в чем это конкретно выражалось?.. Совсем непохоже, чтобы это было простым совпадением, какие в жизни, несмотря на всю их парадоксальность, иногда все же случаются. Неужели мужик в самом деле гипнотизер или какой-нибудь там экстрасенс, как предположительно сказал кто-то из ребят, и силой своего разума, воли или чего-то там еще подталкивает к нужным действиям? С такими фактами встречаться еще не приходилось. Вполне возможно, что все так и есть. Ведь существуют же настоящие гипнотизеры, которые могут внушить, что вместо луковицы у вас в руках нежнейшая сочная груша и вы ее на глазах у всех, не поморщившись, слопаете за милую душу. Таким фактам он и сам был свидетель.
Он равнодушно подошел к мячу и почти с ненавистью скорее ткнул, чем ударил в бок непослушный спортивный снаряд.
Глава ВТОРАЯ
Здравствуйте, пани!
Учитель математики Юрий Петрович Уфимцев находился на аллее Первомайского бульвара и, сидя одиноко на лавочке, пребывал в состоянии глубокого раздумья. И было отчего. Нет, не подумайте, что он решал какое-то сложное уравнение или сверхзаковыристую задачку с элементами заоблачной математики. Ни в коем разе. Он просто пребывал в довольно редком для него расслабленном состоянии, как бы прислушиваясь к себе самому. Да, да, вы не ошиблись. Юрий Петрович прислушивался к собственному организму, к тому самому неповторимому и невидимому собственному я, которое спрятано где-то в потаенных глубинах нас, надеясь таким образом постараться услышать или уловить так нужный ему ответ.
Быть может, некоторым из читателей сразу же показалось, что математик был тяжко болен или у него, по крайней мере, было не все в порядке с мыслительным аппаратом? Ну что вы, что вы. Уверяю вас, что Юрий Петрович был на редкость здоров, и центр управления его организмом мог мгновенно произвести различные сложные вычисления и по извлечению корня, и по возведению любого числа в квадрат. Если бы, разумеется, в этом была какая-то необходимость. Для мозга Уфимцева это была сущая чепуха, ну, к примеру, как для опытного музыканта пробежаться по гаммам на фортепьяно или же озвучить какой-то несложный пассажик на скрипке, потому как разные манипуляции с цифрами с самого детства можно было отнести к его любимому увлечению, переросшему с годами во всепоглощающую страсть. Цифры и числа для него были как ноты для музыканта, из которых складывались всевозможные мелодии и даже целые концерты. Они навевали соответствующее настроение и рождали целую гамму разнообразных чувств и мыслей. К тому же Юрий Петрович был застарелым скептиком и отъявленным пессимистом по поводу всяких там разных мистификаций и необъяснимых чудес, а попросту — в них не верил, относя все эти загадочные истории и события на скудность знаний и неразумность рода человеческого. Математика ведь наука точная, строгая и никакие душевные волнения и сомнения не приемлет. Будь ты хоть по самые уши влюблен в какую-нибудь обворожительную длинноногую кокетку, а все равно, согласитесь, дважды два останется все так же четыре, и никакой умопомрачительной красавице этого нисколько не поколебать.
Уфимцев был горд за свою науку и в свои неполные тридцать лет состоял в когорте непробиваемых холостяков без всякой ближайшей перспективы на изменения личного статус-кво. Впрочем, вот об этом самом, пожалуй, с той же уверенностью, как и полгода назад, сказать теперь было делом довольно затруднительным. А виною тому была молоденькая учительница Елена Владимировна Алешина, которая однажды появилась в их сугубо мужском математическом коллективе в начале нового учебного года и которую тут же метко прозвали Евой по первым заглавным буквам ее фамилии, имени и отчества.