Минуты через три, когда Агнесс наконец перестала стонать – а то уж больно вошла в роль, – надела свою туфлю и принялась жевать сэндвич из пакета, я вырулил на дорогу, ведущую в Параизу. Мы покатались по этой дороге взад-вперед-наискосок около получаса, мне уже начал названивать Педру, и, чтобы ничего не врать, я выключил телефон.
И вот очередной круг. На въезде в квартал вижу, стоит какой-то чел в старой линялой толстовке, на голове шапочка вязаная с короткими ушками. Это у нас на острове такая национальная шапочка, всегда коричневая или белая, мужики с гор такие носят. И он рукой мне так, мол, остановись, брат. Поближе подъехал, смотрю – а челу-то нехорошо, потряхивает его слегка. Говорю Агнесс:
– Аккуратно. Вроде, наш клиент.
Притормаживаю около него.
– Куда, брат?
– В Санту-да-Серра подбрось.
– Легко, щас только бабу эту до дома докину, тут по пути.
Ну, он назад полез, уселся за мной, поехали. Я насвистываю, Агнесс улыбается, как престарелая Барби, этот сзади сидит, как куча, голову в плечи втянул. Я через плечо, скабрезно скалясь, говорю:
– Прикинь, брат, я эту бабищу уже неделю по острову катаю. Типа, окрестности показываю. Да только чего она видела-то! – И хохотнул со значением.
Остановился я у какого-то дома посимпатичнее. Пара этажей, садик небольшенький, дорожка, мощенная черной галькой, идет вверх к калитке. Агнесс заворочалась, стала из машины выколупываться. Вылезла, достает из своей сумочки стоевровую купюру и протягивает мне. Я ей:
– Что вы, сеньора, это слишком, это много, много!
Пытаюсь ей купюру обратно всучить, а она, совсем уже лучезарно улыбаясь, на чистом португальском говорит мне:
– О нет, это в самый раз. Вы так много для меня сделали…
Ах, Агнесс, ты полна сюрпризов! Ну, она по дорожке к дому пошла, а мы с этим утырком двинули дальше.
– Прикинь, брат, мало того, что этих туристок возишь, так их еще и… – я ввернул самое грязное словцо, эвфемизм слова «секс». – Неделю, говорю, с ней катаюсь. Но она, знаешь, щедрая. Да, что есть, то есть. Ботинки мне купила, «Эктив Кэмэл» настоящий. Супер, сто тридцать стоят. Я домой их принести не могу, жена спросит, где взял. И деньги тоже показать не могу, так и вожу их в багажнике в коробке с ботинками.
Баки ему заливаю, весь сияю от самодовольства. Тут он мне говорит:
– Не надо в Санту-да-Серра, давай дальше чуток, в Камашу.
А это по глухой такой дороге ехать, справа гора-лес, слева обрыв, ввечеру в эту сторону мало кто потащится. Вот там-то он меня потрошить и собрался.
– Нет, брат, – говорю, – в Камашу не поеду. Чего вдруг? Ты ж до Санту-да-Серра подряжался.
И вот тут я по-настоящему испугался. А кто бы не испугался, когда ему сзади в шею лезвие ножа упирается? И ждешь вроде, а как момент наступает, страх берет. Тем более если знаешь, что за спиной торчок, которого ломает. Я газанул резко, чтоб его назад отбросило, пригнулся и тут же по тормозам, ключ от машины – в карман и выкатываюсь наружу, этот – за мной. Нож в руке, выкидуха, а держит – ну, чесслово, кино насмотрелся – в кулаке высоко перед грудью – так только сверху бить. А бить-то надо снизу вверх, под ребра, либо в печень, либо в сердце. Как он сумел того таксиста завалить, вообще непонятно, видно, впрямь случайно получилось. Ну, я пячусь от него, верещу:
– Не надо, брат, не убивай, я все тебе, все тебе! Вот, часы возьми, тоже она подарила!
И с руки часики снимаю, они у меня теперь в правом кулаке, ему протягиваю. Он – на меня, я – шаг навстречу, левой рукой – за запястье, блокирую нож, а правой, часами этими, циферблатом, как кастетом, ему в челюсть – шмяк!.. Часики мне и правда Агнесс подарила, это я не соврал, подарила на наше расставание двадцать лет назад. Откуда ему знать, что стекло на них пуленепробиваемое, им не то что орехи колоть – им бетонные сваи заколачивать можно? Он покачнулся, а я его придержал – не падай, дружок – и ребром браслета по горлу ему чиркнул. Откуда ему знать, что при некоем движении из пары сегментов лезвия выскакивают, острые как бритва? Убить не убьешь, но кровь пустишь.
– А-а-а! – завопил утырок, нож бросил, за горло схватился. – Ты убил меня, убил!
– Да, я убил тебя, – сказал я и напоследок часами же ему в висок въехал, загасил.