Проработали мы в трех или четырех городах, потихоньку двигаясь в сторону моря, и вдруг Суш потребовал пересмотр договора. Суш всегда был более задумчивым, чем его дружок. «Несправедливо, – говорил, – что большую часть бабла ты забираешь, поровну надо делить». Я спорить с ними не стал, поровну так поровну. Поспорь тут – они ребята отвязные, я их на таком дне отковырял, ниже не падают. Вякнешь – долго не пробегаешь, даже мозоли натереть не успеешь. Поделил последние «лаве» на троих поровну и тут же исчез, испарился, растаял, как сон в их прокуренных мозгах. Чао, дальше без меня.
Добравшись до моря, я быстро перемещался из городка в городок – Манделье-ла-Напуль, Ле-Канне, Антиб, Кань-сюр-Мер, – не задерживаясь нигде дольше одного дня, чтобы самому не получить по мозгам за работу на чужой территории.
И вот, наконец, Ницца. Кружу по периметру старого города, там, где еще есть чистенькие кондитерские, кофейни, лавки с сувенирами и открытками. Вглубь мрачных, вечно темных и холодных, как ущелья, кварталов туристы особо не заглядывают, если не ищут цветов порока.
Эту мадам я приметил уже скоро. Высокая, холеная, лет тридцати пяти, в роскошном белом костюме – брюки клеш и блейзер с большими накладными карманами, – босоножки на здоровенной платформе, хотя куда ей, она и так дылда, почти на голову выше меня. В крохотной сувенирной лавчонке она пыталась расплатиться пятисотфранковой купюрой, вытащенной из пухлого бумажника, а когда продавец, старикашка в берете, пожав плечами, сказал, что, если бы у него была сдача, он бы вообще не стал открывать свой магазин ни сегодня, ни завтра, она молча вернула ему открытки. Потом в кондитерской она взяла большое воздушное пирожное «Анна Павлова», расплатилась и опустила свой бумажник не в сумочку, висевшую через плечо, а в левый карман своего блейзера.
Я смотрел на нее с улицы через витрину. Вот она выходит, держа тарелочку с пирожным двумя руками, щурится на ярком солнце, выбирая себе столик на террасе. Я зайду с ее левой руки, подтолкну слегка под локоток, чтобы пирожное опрокинулось на полотняный пиджачок, и, рассыпаясь в извинениях, вытащу, выужу золотую рыбку из ее кармана. Не в первый раз, я, можно сказать, мастер, так аккуратно вас препарирую, вы и не заметите.
И вот мы сшиблись плечами, пирожное полетело вместе с тарелкой на тротуар, она ахнула, я ойкнул, мои пальцы уже оказались у нее в кармане, на удивление, абсолютно пустом. И тут же мое запястье в этом чертовом кармане тисками сжали холодные сильные пальцы, а второй рукой она, будто приобняв меня за шею, крепко схватила за волосы и задрала мою голову вверх. И прошипела: