– Алло.
– Бригитта, милая, прости, у меня не получается приехать. Никак.
В груди заворочалась холодная жаба страха, заскребла склизкими лапками.
– Что случилось?
– Понимаешь, у мамы после операции разболелась нога. Мне надо прикладывать ей лед к пальцу и мазать…
Он еще что-то говорил, но у меня вроде как слух испортился – звуки слышу, а смысл не доходит. Он сидит возле матушкиного мизинца, в одной руке у него – пузырь со льдом, в другой – банка вонючей мази. Пани Тереза едва слышно стонет, стойко перенося страдания и одновременно делая себе маникюр. Чертова курица.
– Да, Энди, я понимаю. Ничего страшного, – мямлю я. – Да-да, конечно. Конечно, я прекрасно отдохну. Не беспокойся.
– Пока, милая. Целую тебя.
– С мамашей своей целуйся!
Ой.
Я быстро нажала «отбой». Черт, черт! Алису вынесло! Ее день еще не закончился! Что он подумает? Перезвонить, извиниться? И что сказать? «Это не я»?
Да ну их совсем, и Энди, и мать его Терезу. Обойдутся. И в черный список предателя. Не достанут.
Так, поужинать. Прекрасное белое вино, сыр и сливы. Отлично.
И вид на мой мертвый бассейн. Нам хорошо вместе.
А потом в городок. Я видела афишку, на урну наклеенную – сегодня дискотека в загородке возле музея сахарного тростника, будут выступать братья Пимента. Или Соуза. Не помню, не важно. Мне туда.
Оттопыримся по полной, девочки.
В городок я спускалась пешком по тропе, галсами бегущей по склону… нет, не по склону – по отвесу горы вдоль толстой зеленой трубы. Я эту трубу сначала и тропинку потом еще днем приметила. Но тогда подниматься там не стала, уже тяжко было, по шоссе кругом прошла. Зато теперь нам черт не брат. Вниз – не вверх. Включила фонарик на телефоне и поскакала.
Дискотека мне сперва не особо понравилась. Унылая какая-то. Хотелось звона и треска, чтобы всполохи света в темноте, лучи вперекрест, музыка настолько громкая, что ни говорить, ни думать невозможно. Толпа народа, не протиснуться. Как в метро в час пик. Пару раз я бывала на таких в Берлине. От мощного навязчивого ритма вибрирует все вокруг – танцпол, стакан коктейля в руке, сама начинаешь вибрировать. И в голове ни одной мысли, только «умца-умца» в такт с грохотом музыки. А здесь было совсем не то. Нет, музыка орала, как положено, братья старались вовсю. В полном мраке два-три луча сиреневого света метались по открытой площадке, на которой поплясывали человек семь. С одного края стояла куча столиков. И там все, абсолютно все места были заняты.
Здесь, по-моему, собрался весь город. И отнюдь не только молодежь. Вон утрешние, игравшие в лото мужички, я уже узнаю многих. Сейчас они со своими тетками. Все пьют кофеек или пиво из малюсеньких пузырьков, не затрудняясь стаканами. Переговариваются, то есть перекрикиваются через столы, отчаянно жестикулируя, будто ругаются. Вот так собрались все вместе, расселись чинно за столами, и давай радостно лаяться.
В самом неосвещенном углу площадки стойка, явно сколоченная на один вечер, нестроганые доски обтянуты строительной зеленой сеткой, сверху пришпилены афишки братьев Менезеш. Во, Менезеш, а вовсе не Пимента или как там еще. За стойкой два приплясывающих бармена, одинаковые, как пупсы на прилавке – черные волосы коротко стрижены, зачесаны назад, виски практически выбриты, аккуратные бородки. Симпатичные такие мальчики, ухоженные, следят за собой. Они деревянными пестиками толкут что-то оранжевое в стеклянных кувшинах и болтают с теми, кто сидит перед стойкой.
Здесь явно все друг друга знают, как в маленькой деревне. Я в нашем доме в лицо знаю человек десять, так, чтоб здороваться – от силы пять, а поговорить о погоде – только консьержка фрау Мюллер.
– Приветик! – улыбаясь, ввинчиваюсь в толпящихся у стойки.
Слава богу, почти все молодые по-английски шарят. Со стариками вот не поговоришь. Когда в лавке сливу покупала, пришлось на пальцах объясняться, хозяйка ни бе, ни ме, ни по-английски, ни тем более по-немецки. А я, уж извиняйте, нау фала португеш.
– Что это такое? – пальцем тычу в кувшин.
– Понша, – говорят.
Понша, понша… А, пунш! Понятно. Ну, пунш так пунш. Давайте, говорю, мне этого вашего пунша. Какого? Того или этого? Да любого. Сначала того, а потом этого.
С пунша – кисло-сладкого, мутного от мятых лимонов и апельсинов и довольно крепкого (они его на местном роме бодяжат) – я повеселела. Втянулась в какую-то беседу, потом пошла плясать.
Потом пила ром уже без апельсинов, зато с соотечественниками. Парень с девушкой из Берлина. Нет, не туристы. Гиды. Приезжают сюда и от местной гостиницы водят туриков по горным маршрутам или на великах с ними ездят. Им здесь нравится. Деньги невеликие – так и работа не в шахте. Не работа, а прогулка. Вечная прогулка. Хеппенинг. Собираются по осени в Мексику податься за тем же самым, гидами. Пока маршруты изучают. Клево.