Меня трясло от мысли о необходимости говорить с кем-то о своих снах, моих страхах, темных фантазиях, которые владели мной, когда горе и ненависть к себе становились почти невыносимы, и самые мрачные из них заканчивались полным самоуничтожением. Я думала, что если начну описывать все это вслух, темная яма в моем сердце поглотит меня с головой. От этой мысли сердце бешено забилось, и мне стало не хватать воздуха. И Пит это заметил, потому что я ощутила, как его руки обвились вокруг меня, поддерживая, как он нежно зарылся пальцами мне в волосы, разглаживая мои пряди, бормоча слова извинения и утешения:
— Прости. Прости. Мне так жаль. Все хорошо. Я просто не хотел, чтобы ты так сильно мучилась.
Дыхание мое выровнялось, а нервозность улеглась. Подняв взгляд на Пита, я заметила, что у него в глазах стоят слезы, которым он изо всех сил не дает пролиться. Ведь это же было всего лишь предложение, так ведь?Должна ли я была в самом деле так резко на него реагировать? Я ощущала, как невыносимо тяжело дается мне каждое подобное решение. Они меня выматывали, и я не знала, долго ли еще смогу держаться, не развалившись на куски.
— Хорошо, Пит. Я ему позвоню. Я позвоню Доктору Аврелию.
Комментарий к Глава 4: То, что растет
Иллюстрация к главе на странице автора http://titania522.tumblr.com/post/97775388860/titania522-alexis-bleu-peeta-was-the-first “Отличные носки”, — усмехнулся он.
========== Глава 5: Приступ ==========
Соглашаясь позвонить Доктору Аврелию, я и не думала делать это безотлагательно. Я все откладывала этот звонок, и мы с Питом в последовавшие за тем разговором недели много времени проводили вместе, работая в его требующем немалых трудов саду. Мы вели себя друг с другом по-товарищески, и наши вежливые разговоры никогда не покидали безопасной территории, не касались целого моря вещей, которые вообще-то стоило бы обсудить. Но наш хрупкий безмятежный мирок пока не выдержал бы такого вторжения. Мы же преуспели в умении уклоняться от подобных тем, лишь скользя по поверхности. То, что мне удавалось отвлечься днем, немного усмиряло и мои ночные кошмары, но все-таки ради Пита я закрывала на ночь окно своей спальни, чтобы мои крики больше не тревожили его сон и не заставляли его бежать ко мне.
Однажды, когда мы на пару пропалывали кусты томатов, явился Хеймитч. Он забрался на крыльцо, притащил оттуда себе стул, уселся и стал смотреть, как мы трудимся. Утро было изрядно жарким, и по моей спине стекали струйки пота. Пит тоже был уже на взводе и не удержался от того, чтобы пожурить нежданного гостя:
— Знаешь, тут и тебе нашлась бы работенка.
— Ха, — протяжно выдохнул Хеймитч. — Не встревать же мне между вами, голубки.
Я метнула в его сторону злобный, острый как нож, взгляд, яростно нахмурившись, но он лишь еще громче засмеялся, сделав глоток из неизменно сопровождающей его бутылки.
— Вот уж не думала, что ты намерен и впредь не спускать с нас глаз, раз ты наш ментор, — выпалила я.
— К чему такие громкие слова? Но, да, мне бы не хотелось, чтобы ты себе навредила. И в любом случае не спускать глаз — одна из привилегий власть имущих, — мы с Питом после этих слов обменялись досадливыми взглядами и вернулись к нашему занятию. Пит сегодня был какой-то несобранный, дерганый, судорожно хватался за сорняки. Положив руку на его ладонь, я спросила:
— Ты в порядке?
Он посмотрел на меня, его глаза блестели ярче обычного.
— Паршиво спал. Но скоро со мной все будет хорошо.
— Можем просто сделать перерыв, — предложила я.
— Нет, все нормально. Я хочу тут все закончить, — ответил он отрывисто.
Я осторожно кивнула, но приняла такое объяснение.
И тут опять встрял Хеймитч.
— Малыш, я бы прямо сейчас не отказался от рагу из белок. Что скажешь, солнышко? Может стряхнёшь пыль со своего оружия и добудешь нам что-то на обед?
Я так и опешила. В последние месяцы охотилась я крайне мало. Как бы я ни любила лес, уединение, утреннюю свежесть в чаще, ощущение натянутой тетивы в руке, свист стрелы, которая летит, чтобы поразить добычу — я больше нигде не могла найти этих ощущений в своей повседневной жизни, — но нынче лес стал для меня местом, населенным призраками.
Я бродила по нему и вдруг начинала думать о Гейле, и мое сердце обливалось кровью. И это было неизбежно — ведь никто кроме него и моего отца никогда не ходил со мной в лес. Прежде охота была преступлением. Теперь все было по-другому, но я не знала, смогу ли я в одиночку одолеть всех этих призраков. И все же зов леса плачем отдавался в моей душе, звал меня, и противиться этому зову было не менее мучительно, чем вспоминать. Я терялась во всех этих нелегких мыслях, когда Пит поймал мой взгляд и тихо прошептал:
— Ты стреляешь белок как никто другой. Всегда прямо в глаз. Готов поставить на это сырные булочки.
Я невольно вскинула голову: и из-за того, что он повторил давным-давно сказанное его отцом, и из-за искушения.
— Сырные булочки? Ты для меня их еще не делал!
— Не заставляй людей ждать! — пророкотал Хеймитч, — иди и подстрели парочку белок, солнышко.
Пит посмотрел на меня так, как будто знал наперед, что я собираюсь сделать, едва ли не раньше меня самой. Его рука, сжимавшая черенок лопаты, казалось, начала подергиваться, но он погасил эту дрожь, стиснув его так, что побелели костяшки пальцев. И я на миг задалась вопросом, что с ним такое, но потом опять переключилась на свои спутанные мысли. Не могла же я сказать Питу, отчего я так скованно себя веду. Даже зная, насколько терпимо он относится к перепадам моего настроения, как снисходителен к моему невменяемому состоянию, в силу не до конца забытого рефлекса, из-за любви, которую он когда-то ко мне испытывал. Я была не в состоянии оценить свои чувства, знала только, что умру, лишь бы он был в безопасности, даже теперь, но это лишь с натяжкой можно было бы считать любовью. Любовь означала боль и потери. Любовь была ловушкой, что заставляла идти на самопожертвование ради неопределенной цели. Судьба жестоко обошлась с моей любовью, и я не решалась предаться ей снова. В свете этого сырные булочки Пита были единственным, хоть и слабоватым стимулом для того, чтобы отправиться на охоту. В том подвешенном состоянии, в котором я пребывала, я была не готова делиться с ним многими вещами, и уж точно не печалью, связанной с Гейлом. И я обещала себе, что просто уйду ненадолго в лес, подстрелю белку-другую и тут же вернусь.
Мне оставалось лишь зайти на минутку к себе домой, чтобы взять охотничью сумку, лук и колчан со стрелами. Прогулка же до леса показалась мне спуском в могилу. Воздух хоть и был прежним, повеял на меня нездешним холодом, как только я приблизилась к забору. Прежде, когда я туда ходила, я старалась не слишком много думать о том, что я делаю, просто искала место, которое прежде дарило мне успокоение. Теперь же я вся была на взводе, и отсутствие Гейла терзало меня как острые ледышки. Мне всегда было с ним так просто. Но я потеряла его навсегда, и подозрение, что это он приложил руку к изобретению той адской бомбы, делало чувство потери только острее. Может потому что умом я больше не задавала вопросов, я знала, кем он был для моего сердца. В моем чувстве к нему не было того волнения, которое я испытывала рядом с Питом, но я не пыталась причислить его к какой-то категории, оно было за гранью всех категорий.
В голове у меня что-то запульсировало, стоило мне приблизиться к забору. Если я не смогу сосредоточиться даже для того, чтобы настрелять чертовых белок, я ведь могу просто вернуться назад, ничего не объясняя.
Бесшумно ступая, скорее по привычке, чем намеренно, я послала стрелу в зазевавшуюся белку. Повторила это еще три раза. Быстро отряхнув их и сложив добычу в сумку, я без оглядки кинулась обратно к воротам.
***
Вернувшись к дому Пита, в саду я никого не обнаружила, а стул Хеймитча валялся перевернутый на боку. Неожиданно по спине у меня пробежал недобрый холодок, и я тут же сгруппировалась и присела на корточки, озираясь в поисках опасности. Я даже зарядила свой лук, вытащив из-за спины стрелу. Из дома до меня донесся приглушенный шум, и я рванула к входной двери, чувствуя, как в груди поднимается знакомая паника. Чутье охотника редко меня подводило, и присутствие опасности я могла ощущать за милю.