— Пустой номер. Она на нас забила. Не помнишь, какой есть пункт в контракте? Если Джон даст ей роль, она не станет играть у тебя Машу.
— Знаю я все, но не верю. Она была… чертовы юристы… она идеально подходила. Договорись о встрече. Я ее уломаю — скажу, что за Машу она получит «Оскара». Договорись…
— А я тебе повторяю, что у Билла получилось превосходно. Народ на него пойдет.
— Ну что ты заладил: Билл, Билл… Можем предложить ему отца.
— Он не согласится. Слишком маленькая роль.
— Ну и пусть не соглашается… Что с Машей?
— Он надеялся…
— Я тоже надеялся, что у нас есть идеальная Маша.
— Попробуй эту русскую. Она ждет… Ее прислал Деннис.
— А мой отец надеялся, что станет мэром, а получил три пули.
— Это как?..
— Две в живот, одну в голову. Деннис, говоришь, ее прислал?
— Где это было?
— Какая тебе разница где. Отец мой, а не твой. Говорю, организуй мне встречу со Сьюзен. В Косове это было.
— У тебя отец был хорват?
— Серб.
— Серб?
— Тебе что, не нравится? Он был серб, я тоже серб.
— Не нравится, я ненавижу сербов, но ты — восходящая звезда. А на Сьюзен жаль время терять… Эта русская…
— Что — эта русская?
— Ждет.
— А против русских ты ничего не имеешь?
— Она потрясающе сыграла в «Трех сестрах» на офф-офф Бродвее. Дикая, молоденькая, учится в Колумбийском, невинности — до хрена. Деннис ее прислал.
— В гробу я видал все эти офф-офф и офф[15] — в кино она что сыграла?! И Бродвей мне не указ… Деннис, говоришь? Пусть войдет.
Ну и входит Ирина. Молоденькая, никакого макияжа. Глаза раскосые, волосы светлые, пухлые губы, драные джинсы и майка.
Кастинг-директор. Я ей дал первый сон Маши.
Режиссер. О’кей. Начали.
Ирина. Сон Маши?
Кастинг-директор. Сон Маши.
Ирина. О’кей, это сон, сто процентов сон, не может ведь быть, чтоб меня заперли в комнатенке без ванны, только душ и зарешеченное окно, за которым шумит океан, а из-за стен с обеих сторон крики, пение, стоны, смех, вздохи — хлипкие, значит, стены. А я в одном халатике без пояса, чтобы руки на себя не наложила, сижу на кровати и слушаю, что мне талдычит один из этих двоих: дура ты дура, детка, не советую отбиваться от нас и от других, кому приспичит. Мы тебя отблагодарим, последнее, может, и не отдадим, но капусты не пожалеем, так что давай, будь хорошей девочкой, раздвинь ножки, забудь про стыд или что там еще, тогда и бритва не понадобится. Сама посуди: что за радость, если тебя придется зарыть в чужом песке, вдобавок без попа, а из родителей в Москве выбивать должок… В твоем, собственноручно подписанном контракте, стоит срок: один год. Когда вернешь за билет, начнешь получать чистыми двадцать процентов с клиента, то есть с сотни. Это ж какие деньги! — будешь жить как заморская царевна…
Кастинг-директор. Ты что несешь, блядь?
Режиссер. Дай ей закончить.
Ирина. Ну и потом мне снились разные мужчины: маленькие, большие, толстые, тощие, молодые, старые, евреи, американцы, черные, баптисты, католики и православные, чистые и грязные, образованные или нет, с запросами или без. А под потолком, как пропеллер в самолете, режет воздух здоровенный вентилятор, так высоко, что даже с кровати, чтоб он тебе голову отрезал, не допрыгнешь. Пока наконец не попался старичок, похожий на человека, — тоже пришел отяготить свою совесть, но сжалился, назвал доченькой, и вот я вижу в сонном воображении, как он семенит на почту с моим письмом в Москву с мольбой о спасении.
Кастинг-директор. Это еще что?
Ирина. Тебе не нравится? Мне тоже.
Кастинг-директор. Ты перепутала, не туда пришла.
Ирина. Не Машин, говорите, сон?
Кастинг-директор. Конечно, нет. Налакалась… вали отсюда.
Ирина. Это мой личный сон, настоящий. Да, выпила я, но самую малость… на нервной почве… обычно я много не пью.
Кастинг-директор (режиссеру). Извини.
Режиссер. А я пью много… Ну и что было дальше? Пусть говорит.
Ирина. Я понимаю, это скучно, такую историю может рассказать каждая вторая русская девушка в Америке. Но публика любит больше всего то, что банально, — Чехов так написал. А выпила я, приятель, самую малость, ах да, это я уже говорила.
Кастинг-директор. Спасибо, можешь идти.
Режиссер. Заткнись, а ты продолжай. (Кастинг-директору.) Чехова ты тоже не любишь?
15
Офф-Бродвей (внебродвейский театр) — движение в театральном искусстве, начавшееся после Второй мировой войны, когда возникла потребность в постановке пьес, не годящихся для коммерческих бродвейских театров, и были открыты небольшие театры (от 100 до 499 мест). Офф-Офф-Бродвей — общее название экспериментальных авангардистских театров (до 100 мест), появившихся в Нью-Йорке в конце 1950-х в противовес коммерциализации внебродвейских театров.