— Я понимаю, ты в шоке. — Майкл не выпускал ее руки. — Что будем делать?
— Если хочешь, позвони Дэниелу, он собирает информацию о Джези. Уже много чего разнюхал. — Она отняла руку.
— А ты?
— Я вымокла, устала и хочу спать. Ненавижу такую погоду. Мне пора на работу.
— Джоди…
— Позвони Дэниелу, потом поговорим, я устала.
— Хорошо. Дай мне телефон Дэниела.
— Это мой номер, он теперь живет со мной.
Майкл опустил голову. С минуту они сидели молча.
Потом Джоди встала и протянула ему руку. На экране снова промелькнул Траян. Хозяин протискивался к телевизору, извиняясь перед посетителями.
— Что там случилось? — спросил Майкл.
— Разбился какой-то самолет.
Она начала перебирать зонты в металлической корзине, ища свой. Следом за ней вышел Марчан — отправился в церковь помолиться за души погибших.
Липучка от мух
До начала работы над сценарием я пытался осторожно выспросить у Клауса, с чего ему вообще пришло в голову делать фильм, притом именно такой. В частности, спросил, а не лучше ли, чтобы героем был Джези, но не в точности Джези. Объяснить? Например: маленький еврейский мальчик из Лодзи попал в Аушвиц, то есть является жертвой, чудом выжил и потом написал об этом книгу. Однако не совсем сам написал. Скажем, некий талантливый заключенный тайком вел дневник, но погиб, а записки его каким-то образом попали к мальчику, например, украинец-капо[37], питавший к нему слабость — такую или сякую, — ему их подарил. Мальчик уцелел, вырос, прочитал эти записки и понял, что у него в руках. Обработал, переписал и подписал своим именем. Уехав в Америку, опубликовал, но тут, когда он вот-вот должен получить за эту книгу Пулитцеровскую, а то и Нобелевскую премию, откуда ни возьмись появляется старик-капо, который раскрывает всю правду. Мне особенно нравилось, что в роли литературного эксперта выступает капо. Но Клаус сказал, что его интересует Джези, а не какой-то безымянный писатель из Восточной Европы. И что на Джези народ пойдет, а на выдуманные мною бредни — нет. И если я отказываюсь, он поищет кого-нибудь в Германии, кто и сценарий ему напишет, и возьмет дешевле.
Ну и я не стал уведомлять его о сомнениях Роджера и Рауля. Тем более после того, как Клаус добавил, что к Джези у него особое отношение. Почему особое и что у них за личные счеты, я узнал позже. Но на своем не настаивал: ведь и у меня к Джези сложилось едва ли не личное отношение, да и уже были написаны несколько сцен для пьесы, кроме того, я начал читать Машины записки и втянулся. Что ни говори, а всякие украденные записки затягивают, тем более очаровательной русской девушки.
А еще тут сыграла роль одна история, которую с горем пополам можно подвести под категорию судьбы или случая. Как раз в то время я обучал в Колумбийском университете в Нью-Йорке двадцать восемь студентов. Учить я не люблю, но деньги у меня заканчивались, а другой фильм по моему сценарию приказал долго жить еще до начала съемок.
Темой первого цикла занятий было сочинение театральных пьес. В группе преобладали студенты с Манхэттена, но были и из Бронкса, Бруклина, Северной Дакоты, а также две девушки с Тайваня и одна из России — естественно, получившая стипендию, поскольку учеба стоила очень дорого. Американцы считают, что всему можно научиться; как знать, возможно, они и правы. Короче, студенты представляли свои одноактные пьесы, и мы вместе их обсуждали.
И тут возникла неожиданная проблема: я уговаривал учеников писать о своих затаенных навязчивых идеях, однако стоило на Бродвее прогреметь какой-то пьесе, мне приносили дюжину подобных, только гораздо хуже. Я пытался убедить студентов, что на собственных обсессиях тоже можно неплохо заработать, но безуспешно: получалось, что у всех у них главная обсессия — жажда успеха. Это имеет некоторое отношение к моему рассказу, но куда ближе к нему тема второго цикла занятий, а именно греческая трагедия. Учеба в Колумбийском университете — не шутки, не то что в Польше: студентам она обходилась в пятьдесят пять с гаком тысяч долларов в год. Что для одних было много, для других мало, а для меня в то время — вообще запредельная сумма. Я тогда — по воле случая, кстати! — за три тысячи в месяц занимался «Царем Эдипом» Софокла.
37
Капо — привилегированный заключенный в концлагерях фашистской Германии; выполнял функции надзирателя и работал на администрацию.