— Боливар не вынесет троих, — с легкой усмешкой сказал Валерий. — Не уверен, что моя «таврия» выдержит эту дорогу…
— А у меня машина на задах вашего сарая стоит… Вполне приличная «БМВ» с полным баком бензина, — как бы между прочим сообщила Марина.
Валерий восхищенно присвистнул.
— И откуда ты такая взялась? — вроде бы шутливо, но с серьезным и испытующим взглядом спросил он.
— От мамы с папой, — рассмеялась Марина. — И надо нам поторапливаться, пока следователи нас тут не застукали… Я права?
— На сто десять процентов, — согласился Валерий. — Пойду бате скажу, что мы уезжаем.
Денис посмотрел на Марину, развел руками:
— Пойду тоже попрощаюсь…
Степан Игнатьевич крепко обнял Дениса, замер на мгновение, отстранил от себя, сказал дрогнувшим голосом:
— Удачной дороги и вообще — удачи тебе, Денис! Звони, держи нас в курсе. Как доберешься домой, а я не сомневаюсь, что ты доберешься, Олежку там обними за меня… И мужикам, знакомым моим, привет передавай…
— Обязательно, — заверил Денис.
— Все не по-людски, — огорчился старый опер. — Передать бы с тобой горилки да сала нашенского, так не довезешь же…
— Это точно, — улыбнулся Денис, повернулся к полковнику: — Вам спасибо за помощь…
Тот рассмеялся, погрозил пальцем:
— Осторожнее, уважаемый… все-таки в розыске вы…
— Спасибо, — улыбнулся в ответ Гребски. — И — с праздником вас!
Глава 24
«Ты будешь жить, но твои сыновья пойдут друг против друга. Твой род вымрет. Киев никогда не станет тем городом, который ты хочешь построить…»
Военный оркестр, расположившийся напротив трибуны, играл слаженно и красиво, но звуки музыки тупыми толчками отдавались в висках президента Кучука, заставляя его болезненно морщиться. С самого утра президент чувствовал себя неважно. Побаливала голова, с левой стороны груди ощущалась тяжесть, еще не перешедшая в боль, но очень неприятная.
И еще этот кислый вкус во рту. В любой другой день президент отказался бы от участия в торжественном мероприятии, перепоручив это премьер-министру, как не раз уже делал в течение последнего года.
Но только не в этот.
Он сказал свою речь, дав всем понять, что уходит, но… остается. Те, кому нужно, поняли. Остальные проглотили молча, как всегда.
И теперь он стоял на трибуне и «держал лицо». Улыбался, делал вид, что оживленно обменивался впечатлениями с возвышавшимся рядом премьером Чивокуном и стоявшим по левую руку министром обороны. А сам изо всех сил боролся с подступающей тошнотой.
— Хорошо идут, правда? — наклонился к уху президента Чивокун.
— Что? Да-да, конечно, — откликнулся президент. Мимо трибуны, печатая шаг, маршировали десантники, рослые парни в голубых беретах и с аксельбантами. Самому старшему наверняка не больше двадцати.
«Сколько им было в девяносто первом? — подумал президент. — Шесть-семь лет, не больше. Дети. Они выросли уже в независимой стране. Каким видят его эти ребята, держа равнение на трибуну? Стариком, которого вот-вот сменит стоящий рядом мордастый здоровяк, или человеком, который в течение последних десяти лет лавировал, лгал, интриговал, чтобы сохранить эту самую независимость?»
— Хорошо идут, — сказал президент. — Только куда?
— До Европейской площади, а потом на автобусах в часть, — сказал ловящий каждое слово министр обороны. — У них сегодня праздничный обед, а потом увольнение на два дня.
Президент улыбнулся. Министр обороны и не подозревал, насколько философски глубокомысленно прозвучали его слова. До Европейской площади… Дойти до Европы, а там уже можно покушать и погулять с девчатами. Еще одна мифическая цель, к достижению которой едва ли стоит всерьез стремиться.
«Ты будешь жить, но твои сыновья пойдут друг против друга. Твой род вымрет. Киев никогда не станет тем городом, который ты хочешь построить. Он будет стерт с лица земли, а затем останется в назидание всем центром пепелища, столицей окраины страны, но не столицей великой империи», — опять вспомнилось прочитанное вчера жестокое проклятие, брошенное Рогнедой в лицо князю Владимиру.
А ведь была, была великая империя, основанная князем Владимиром. Само слово Россия происходит от слова Русь, сердцем и духовной столицей которой всегда был и будет Киев. Ведь не случайно же прах сына Владимира Мономаха — великого князя Юрия Долгорукова, основателя Москвы, покоится именно в Киево-Печерской лавре. Ничто не бывает в этом мире случайным.
А что до Европы… На ночном столике президента лежала взятая на несколько дней из хранилища лавры факсимильная копия рукописного Евангелия, которое дочь Ярослава Мудрого Анна повезла в качестве свадебного подарка во Францию. И копия брачного договора. Анна подписала его, а неграмотный французский король поставил вместо подписи корявый крестик. Это к вопросу о просвещенной Европе, которая всегда люто ненавидела Русь, стремилась ее рассечь, и ей это наконец удалось. В то время как Европа объединяется, славяне отгораживаются друг от друга границами. И каждый, подозрительно косясь на соседа, топчется на пороге европейского дома в надежде быть усаженным за стол. В качестве кого? Почетного гостя или слабого разумом бедного родственника, которого поучают и похлопывают по плечу с единственной целью — прибрать к рукам то, чем он по скудоумию не может распорядиться?
Родившийся и выросший в советское время в могучем государстве, Кучук был державником и по воспитанию, и по образованию, и по убеждениям. Точные науки сформировали у него аналитический и системный подход к рассмотрению любой проблемы. То, что империя агонизирует, он понял еще до смерти Брежнева, но никак не мог предположить, что процесс пойдет так стремительно. Сменяющиеся один за другим на имперском престоле недееспособные старцы только ускоряли его, добавляя гноя в кровь и так смертельно больного гиганта. А с приходом Горбачева процесс приобрел уже неуправляемый лавинообразный характер. Первыми через забор перепрыгнули прибалты и, сверкая пятками, понеслись в Европу, еще не подозревающую, что за подарочек она получила. Сговор в Беловежской Пуще поставил точку в истории империи и положил начало вакханалии суверенитетов. В этих условиях выход был только один: не вмешиваясь в шабаш, захлопнуть дверь и переждать смутное время, стараясь хоть как-то организовать порядок в своей собственной хате да толком разобраться, что за наследство досталось.
Все вдруг в одночасье стали и бедными и богатыми одновременно. Как малые дети, оказавшиеся в магазине игрушек, где не стало ни продавцов, ни охранников. Тащи все, что понравилось. И потащили. Казалось, вот оно — счастье, разбогатели; ан нет. Украденные станки, машины, несомненно, являлись богатством, но продать их было нельзя, не потому, что кто-то запрещал, а потому — что некому. Денег, которыми можно было за все это заплатить, ни у кого не было. Не бумажек, а реальных денег. Потому и стали все бедными, зерно меняли на бензин, бензин на кухонные гарнитуры, а те, в свою очередь, на мясо, водку и сигареты.
И еще это ощущение временности и недолговечности происходящего. Казалось, вот-вот придет большой и грозный хозяин, стукнет кулаком по столу и заставит все положить на место, туда, где лежало.
Но время шло, а хозяин не возвращался. Первыми к новым условиям приспособились бывшие комсомольские и партийные работники и, как ни странно, уголовники всех мастей. Бывшим подпольным цеховикам не пришлось переучиваться и приспосабливаться, они просто продолжали делать то, что делали, но уже совершенно открыто, а комсомольские функционеры, люди, как правило, очень неглупые и образованные, быстро возглавили рождающиеся как грибы банки.
Так и получилось, что очень скоро на ключевых постах государства бок о бок стояли люди, которые никогда раньше не смогли бы быть рядом: бывшие преступники и бывшие партийные и комсомольские функционеры. Один из них сейчас стоял по правую руку от президента. Да, две ходки на зону, но ведь не спился там, не стал наркоманом, после второй отсидки сколотил донецких ребят, вошел в авторитет, а потом подмял под себя и магазины, и шахты, и заводы, и банки. А для этого мало иметь наколку на груди, нужен ум, недюжинный талант руководителя и умение разумно сочетать кнут и пряник.