Острее только языки самих придворных. Лелеющие, препарирующие, превозносящие, уничтожающие. Скользят змеи по плитам. Обвивают колоны, прячутся на высоких сводчатых потолках. И у главной змеи самые хитрые глаза — желтые словно топазы.
— Ваше императорское величество, — кланяется князь. Герб оленя на спине. — Долгих вам лет правления. Да озарят предки ваше будущее, уберегут от невзгод.
Стражи выстроились шеренгами вдоль стен — грозные тени. Ещё по два Стража по обе руки от князя и за его спиной. Покоятся ладони на эфесах мечей и древках копий.
Но князь чует их страх. Непроизвольная реакция на его запах, на его движения, на любое его проявление. Шепчутся придворные. Восхищение, трепет, презрение. Не утаить за веерами. Трескаются выражения доброжелательности, выступая испариной на висках.
Явилась Хризантема. Невозможная в своей вольности принесла весть. Вскидывает руки в благодушном жесте император, поднимается с трона, возвещая:
— Князь Иссу, мой верный друг, — усмешка в уголках княжеских губ столь легкая, что и не приметить. А по мраморным ступеням шаркают парчовые туфли. — Прими же поздравления двора!
Покачиваются нефритовые бусины. Высока корона, тяжела корона. Как и ноша, лежащая на сгорбленных плечах. Моложе князя император, но выглядит куда старше, словно подтачиваемая недугами сосна на фоне могучей скалы.
— Наконец, благословили тебя предки сыном, — рука на плече, россыпь перстней.
Невольно затаили дыхание придворные, напряглись Стражи. Но не пронесутся радужные блики. Им здесь не место, ведь любима Хризантема, покорна, как и положено, господской воле.
— Надеюсь, вскоре в моем саду появится новый Цветок, — обнажает зубы император. Клеймо меж княжеских лопаток жжёт даже спустя десятилетия.
Молчит безымянный юноша шестнадцати лет. Принимает боль с извращенной благодарностью, содрогнувшись в щемящем удовольствии. Сжаты крепко губы, жаждут клыки под ними доставить такую же боль другому. Осыпать ею щедро, залить в глотку жидким металлом. Так вкусна смерть. До одури, до иступленного возбуждения. Дарит пик наивысшего наслаждения, и нет ничего способного превзойти её, заключенную в теле даром, кующую зверя.
— И будет он столь же силен и верен, как его отец, — взгляд топазовых очей. Значения в них давят ожиданием.
Горят Цветы, выворачиваясь наизнанку. Резвится юноша во имя собственной свободы.
Прикрывает веки князь, кланяясь вновь. Зычен голос, полон отголосков чужих воплей:
— Благодарю вас за добрые слова, ваше императорское величество.
Две бабочки
Мчится золотой олень по закатному полю стяга, отмеряя третий год для княжича. Гудят колокола. Огромными жабами раскрывают пасти и рождают звук, что застревает в костях. Кувшинки пруда. Каменные домовины на берегу хранят урны праха, укрывшись одеялами мха.
Пышная процессия движется лениво. Деревянные арки пропитались солнцем, тягучим и янтарно-чистым точно мед. Волнуются кроны на фоне серо-голубого неба, капает свет. Запрокидывает голову княжич, подставив каплям ладони. Мелодично позвякивают колокольчики на сандалиях матери. Меч за отцовским поясом. А арки ведут всё выше по лестнице, к храму, что свернулся кольцами драконьей туши.
— Явилось дитя твоё, Иссу, — торжественно произносит настоятель.
Мальчик невольно вздрагивает от прикосновения мозолистых пальцев. Нагота побуждает стыдливо прикрыться руками. След сандалового масла на груди и лбу.
— Даруй крепкое тело и чистый разум.
Встряхивают монахи жезлами, разносится под резной крышей звон металлических колец. Ложатся на шею мальчика сандаловые бусы.
— Долгие дни и легкий путь.
Чан с дождевой водой. Закрывает глаза княжич, когда его окунают с головой, чтобы после поднять, показать небу, показать облакам, показать солнцу обновленным слезами Небесных Змеев, что даровали Народу Иль’Гранда[1] своё громкое имя. Последние слова настоятеля устремляются ввысь:
— Да будет судьба дитя твоего в этом мире доброй!
Пухова взбитая перина пасмурного неба, пахнет близким дождем. Двор же пред парадным крыльцом поместья купается в прохладе.
— Твой отец приготовил подарок тебе на крещение.
Княжич на руках матери, доверчиво приник к женскому плечу.