Я ждал, стоя на коленях, удивляясь тому, что его, как и тарнсменов, не интересовала судьба дочери.
— Ты понимаешь, что должен умереть? — не глядя на меня спросил Марленус.
— Да.
Держа камень в руках, Марленус наклонился вперед:
— Ты молод, храбр и глуп, — сказал он, внимательно посмотрев мне прямо в глаза, и выпрямился.
— Когда-то я был также молод и храбр, и, быть может, так же глуп — да глуп. — Марленус смотрел куда-то поверх меня. — Тысячи раз я рисковал жизнью и отдал годы юности мечте об Аре и империи, когда на Горе будет единый язык, единые законы, единые деньги, дороги и пути станут безопасными, крестьяне будут мирно возделывать свои поля, и будет лишь один Совет, лишь один могучий город, объединяющий цилиндры нескольких небольших, враждующих городов — все это разрушил ты… — Марленус взглянул на меня. — Впрочем, что ты, простой тарнсмен, можешь понимать в таких вещах? Но я, Марленус, хотя и являюсь воином, я больше, чем просто воин, и так было всегда. Когда другие видели только законы своей касты, не чувствовали другого долга, кроме долга своему Домашнему Камню, я осмелился мечтать об Великом Аре — когда настанет конец бессмысленным войнам, кровопролитию и террору, конец тревогам и страху, омрачающим нашу жизнь — я мечтал о том, что из праха поднимется новый мир, мир законности и чести, власти и справедливости.
— Твоей справедливости, — сказал я.
— Моей, если хочешь, — согласился он.
Марленус положил Домашний Камень пред собой на землю и взял меч, лежащий на коленях. Теперь он был похож на бога войны.
— Знаешь ли ты, тарнсмен, — спросил он, — что здесь нет другой справедливости, кроме справедливости меча? Такова правда — подумай об этом. — Он сделал паузу. — Без этого, — он дотронулся до лезвия, — нет ничего — ни справедливости, ни мира. Без меча здесь нет ничего.
— По какому праву меч Марленуса должен принести справедливость на Гор?
— Ты не понимаешь, — ответил он, — что само право, о котором ты столько говоришь, обязано своим существованием мечу.
— Это ложь, — сказал я. — Надеюсь, что ложь. — Я выпрямился, хотя малейшее движение раздражало раны от кнута на спине.
— До меча, — терпеливо объяснил Марленус, — тут не было права, только факт — что есть то, что есть, а не то, чему следовало бы быть, и так будет до тех пор, пока меч не создает, установит, гарантирует правду, не придаст ей вес и значение. — Он с легкостью поднял меч, как если бы это была ветка. — Сначала меч, потом государство, и лишь затем — справедливость.
— Но мечта об Аре, о которой ты говоришь, в которую веришь, она принесет это право?
— Да.
— Это правильная мечта?
— Несомненно.
— Тогда твоему мечу не хватило силы воплотить ее в жизнь.
Марленус задумчиво взглянул на меня и рассмеялся.
— Клянусь Царствующими Жрецами, я утратил меру.
Я пожал плечами, что было весьма болезненно в цепях.
— Но, — продолжал он, — если даже ты прав, как же мы узнаем, верна мечта или нет.
Я не мог ответить на этот вопрос.
— Я скажу тебе, — рассмеялся Марленус и похлопал по лезвию, — с помощью этого.
Он поднялся и вложил меч в ножны. Как по сигналу, в пещеру вошли тарнсмены и схватили меня.
— Заколоть его, — приказал Марленус.
Тарнсмены сняли с меня цепи, чтобы я мог умереть свободным. Вероятно, для того, чтобы мои конвульсии доставили больше удовольствия наблюдателям.
Я как бы онемел, даже спина, которая, не будь я на пороге смерти, была бы адом, не давала о себе знать.
— Твоя дочь, Талена, жива, — сказал я Марленусу. Сам он не спрашивал меня об этом и даже не подавал признаков заинтересованности. И все же, поскольку он был человеком, я решил, что и он хочет об этом знать, несмотря на то, что он был далек от мира и погружен в свои мечты.
— Она должна была принести мне тысячу тарнов, — сказал он. — Продолжайте, — приказал он воинам.
Они крепко схватили меня за руки. Двое вынули пику из щели и понесли ее вперед. Она должна была вонзиться в меня, и вместе со мной вернуться на место.
— Она твоя дочь, — сказал я Марленусу. — И она жива.
— Она подчинилась тебе? — спросил он.
— Да.
— Значит, она ценит свою жизнь дороже моей чести.
Внезапно чувство онемелости, бессилия во мне исчезли в вспышке ярости.
— Будь проклята ваша честь, — проревел я. — Ваша вонючая честь!
Не понимая уже, что делаю, я стряхнул двух тарнсменов со своих рук, как детей, и обрушился на Марленуса. От моего удара по лицу он опрокинулся назад, морщась от боли и удивления. Я повернулся как раз вовремя, чтобы отразить пику, летящую мне в спину. Я схватил ее, перевернул и, используя, как палку, держа ее перед собой, прыгнул на тех двоих и опрокинул их. Раздалось два крика, и пика оказалась в полном моем распоряжении. Пять или шесть тарнсменов уже бежали к широкому отверстию пещеры, но я ринулся на них, и, держа копье перед собой параллельно земле, с нечеловеческой силой выволок их наружу и скинул с края площадки перед пещерой. Их вопли были заглушены ревом тарнсменов, бросившихся на меня.
Один из них поднял арбалет, но я проткнул его копьем насквозь, и стрела ударила в стену над моей головой, выбив сноп искр. Другого я сбил ударом ноги и, выхватив его меч, уложил третьего, подбежавшего ко мне, и ранил четвертого, но был оттеснен вглубь пещеры. Я был обречен, но решил умереть с честью. Все это время я слышал звериный рык Марленуса, хохотавшего за моей спиной от радости, что простое закалывание превратилось в бой, так милый его сердцу. В момент передышки я повернулся лицом к нему, надеясь скрестить меч с самим убаром, но в этот момент кандалы ударили меня по лицу и горлу — метнул их в меня Марленус. Я задохнулся и мотнул головой, чтобы стряхнуть с глаз кровь, и меня тут же схватили трое или четверо тарнсменов.
— Хорошо сделано, юноша, — объявил Марленус. — Я так и думал, что ты не захочешь умереть, как раб. — Он обратился к своим людям, указывая на меня. — Что скажете, — рассмеялся он. — Достоин ли этот воин умереть Смертью Тарна?
— Конечно достоин, — сказал один из тарнсменов, прижимая тунику к пораженной груди.
Меня выволокли наружу, к моим запястьям и лодыжкам привязали путы, а их свободные концы тут же привязали к кожаным седлам двух тарнов — один из которых был мой собственный черный гигант.
— Ты будешь разорван на куски, — сказал Марленус. — Это не очень приятно, но лучше, чем закалывание.
Тарнсмены оседлали птиц.
— Я еще жив, — сказал я. Глупо, конечно, но я чувствовал, что мой смертный час еще не настал.
Марленус не стал разубеждать меня.
— Ты украл Домашний Камень Ара. Тебе повезло. — сказал он.
— Никто еще не избежал Смерти Тарна, — сказал один из его людей.
Воины разошлись, давая дорогу птицам.
Марленус сам наклонился в темноте, проверяя и укрепляя узлы на путах.
— Хочешь, я убью тебя сейчас? — ласково сказал он. — Все-таки, Смерть Тарна — не из приятных.
Его рука, невидимая другим людям, оказалась на моем горле. Я почувствовал, как он сжимает его.
— Откуда такая доброта? — спросил я.
— Ради девушки, — ответил он.
— Почему?!
— Ради ее любви.
— Твоя дочь ненавидит меня.
— Она согласилась стать женой Па-Кура, Владыки Убийц, чтобы дать тебе маленький шанс выжить, послав тебя на Раму Унижения.
— Откуда ты это знаешь?
— Это знают все в лагере Па-Кура, — ответил Марленус. Я почувствовал, что он улыбается в темноте. — Я сам, один из страдальцев, узнал это от Минтара, торговца. Он стремится иметь друзей в обоих лагерях, ибо кто знает, не сядет ли Марленус снова на трон Ара?
Вероятно, я издал крик ярости, ибо Марленус заткнул мне рот свободной рукой.
Не спрашивая меня более ни о чем, он поднялся и отошел под крылья одного из тарнов, помахав рукой.
— Прощай, воин, — сказал он.
Резким толчком тарнсмены подняли птиц в воздух. На мгновение я повис между двумя птицами, затем на высоте ста футов тарнсмены по сигналу — свистку с земли — развернули птиц в противоположных направлениях. Острая боль разодрала мое тело. Я невольно вскрикнул. Птицы старались как можно дальше отлететь одна от другой. Снова и снова наступала мгновенная передышка, когда одна из птиц ослабляла натяжение пут. Я слышал над собой проклятия тарнсменов и вспышки стрекал. Вдруг птицы снова резко натянули путы, вызвав ослепляющую вспышку боли.