Кругом, от самых саванн, сходились сюда зеленые армии леса, ступали густыми колоннами по предгорьям, штурмовали каменные террасы, принимая в широкую грудь удары сорвавшихся скал и пенные волны горных потоков. Сотни гигантских стволов, как падшие воины, устилали места беспощадных битв, раскинув в разные стороны ветви, словно застывшие руки, грозя и взывая о помощи…
Пять перевалов совершил караван в трое суток, напрягаясь изо всех сил и, наконец, сдал. Ибрагим к вечеру четвертого дня почтительно приблизился к Пьеру.
— Самехуни я сиди[19], — сказал он, — но люди устали, и нужно отдохнуть этот вечер, ночь и завтра до полудня. Люди Хартума хотя и знают горы, но здесь, видимо, злые духи исказили и извратили создание аллаха. Мы никогда не видали таких непонятных гор.
Пьер с виду охотно согласился, но принял это заявление как первое предостережение. Он понял, что суеверных арабов начинают пугать необычность и грозная мрачность окружающей их природы. Действительно, особенно ночью, все кругом принимало неизъяснимо таинственный вид, мерещились фантастические чудовища в прихотливо изломанных скалах. Беззвучное реянье нетопырей, всхлипывания козодоев, гоняющихся за ночными бабочками, и неожиданный раскатистый хохот горных сов с дикими переливами, от которых по спине бегали мурашки, — все это жутко разжигало детски-безудержное воображение арабов.
Правда, с первыми лучами солнца вместе с тьмой ночи уходили и призраки, но страх перед неведомой страной не уменьшался. Пьер не раз уже, в минуты раздражения, сожалел, что, чрезмерно конспирируя цели экспедиции, не взял местных галласов. Но мысль, что галласы могли и совсем отказаться идти к горе Лунного духа, которую они несомненно знали, примиряла его с арабами. Он успокаивался и прибегал ко всевозможным ухищрениям, чтобы ободрить спутников, и по ночам надолго уходил от пылающих костров стоянки.
Такое бесстрашие эффенди и то, что ему не было вреда от дьяволов и злых духов, которые, конечно, во множестве гнездились в этих горах, успокаивали караван. Но на этот раз было хуже. Согласившись на стоянку, Пьер сейчас же велел собирать хворост и сучья для костров. Когда все это было сделано, он собрал всех, похвалил их за храбрость, за хорошую службу и объявил, что пути еще один день, а там они пойдут обратно и вернутся в Хартум. Он только должен осмотреть по распоряжению негуса эти горы и узнать, могут ли его войска проходить здесь.
Он видел, как просияли лица хартумцев, и окончательно понял, что через сутки, если он не поведет их обратно, они покинут его.
Здесь, у самой Паруты, в первый раз за всю экспедицию, ему не повезло. Он с досадой рассматривал в зрительную трубу горные хребты и долго любовался красивой конической вершиной, напоминающей красотой своих форм знаменитый японский вулкан — Фузи-Яму.
Подъем на эту вершину начинался как раз от места их стоянки. Красавица гора стояла как-то одиноко и только справа, наполовину включая ее в свои объятья, стояла другая, совершенно безлесная гора, с широкой усеченной вершиной. Казалось, что именно из этого дикого плато, километров в десять по диаметру, подземная сила выдвинула красивую вершину, но такую же дикую и неприступную, как само плато.
Взяв ружье, грустный и расстроенный, Пьер пошел побродить около стоянки. Он видел, как радостно суетились хартумцы, готовясь к ночлегу и мурлыкая песни, и почувствовал, что путешествие его кончилось.
Пройдя четверть километра, он улегся в душистой траве, развернул карту и начал свои расчеты и вычисления. По его данным выходило, что Парута должна быть за этой красивой вершиной. Нужно было, во что бы то ни стало, заставить хартумцев хотя бы подняться на эту вершину и обследовать, что находится за ней по ту сторону.
На этом он решил кончить свою экспедицию и спешить скорее назад, чтобы встретиться с Корбо. До Хартума было более месяца пути, то есть, он попал бы туда к середине сентября. Возможно, что «Титан» будет закончен к этому времени, и встреча друзей состоится в Хартуме. Он сделал все, что мог, но невозможное невозможно — приходится покориться судьбе.
Пьер улыбнулся мусульманскому складу своих мыслей и, сложив карту, побрел к зарослям орешника, слушая, как где-то мягко и кругло куковала кукушка. Знакомые меланхолические звуки, которые будто бархатные клубочки катились в прозрачном горном воздухе, напомнили ему Россию.
Беспричинная тоска защемила его сердце. Захотелось туда, где теперь осенним золотом и пурпуром начинают рядиться белоствольные березы и трепетные осины. Где без конца тянется щетинистое жнивье, а по дорогам скрипят телеги при долгих янтарных закатах, а тонкие нити седой паутины плывут в воздухе, цепляются за кусты, за сухую солому, вспыхивают и горят в лучах зари.