Между тем две другие девушки подали арабам-хартум-цам по кубку с неразведенным напитком. Те почти залпом выпили их до дна, и лица их просияли от удовольствия. Как только девушки взяли кубки обратно, главный жрец вскинул руки вверх и в диком экстазе воскликнул:
— Аиин Парута! Аиин Бакаб! Аиин Саинир!
Его крик подхватили жрецы и толпа, и снова загудела жужжащая музыка.
Пьер чувствовал, как кровь начинает гореть в его жилах, и опьянение кружит голову. Как-то сразу упало все его нервное напряжение, все впечатления притупились, и нега и истома овладели им. Все же он замечал еще, что разгоравшиеся глаза жрецов жадно следили за хартумцами, почти не обращая внимания на него.
Оба хартумца все так же сидели на циновках, но что-то говорили между собой, смеясь бессмысленно-радостным смехом. Пьяные жесты, и покачиванье, и возбужденные глаза достаточно говорили об их состоянии. Но вот все члены их стали слабеть, и они только смеялись, как слабоумные, а лица выражали чисто-животное блаженство.
Один из жрецов приблизился к ним и несколько раз уколол каким-то острым орудием ноги на ступнях и ладони рук. Правда, хартумцы вяло отдернули руки и ноги, но, казалось, не поняли ни боли, ни крови, которая струилась из ранок. Главный жрец простер над ними свой посох, и к пленникам приблизились девушки. Они поставили вазу с водой, омыли их с ног до головы, обвили длинными тканями, словно спеленали. Только грудь и живот остались открытыми.
Ужасная мысль мелькнула в туманящемся мозгу Пьера, и волосы его зашевелились, но хартумцы, еле ворочая языками, что-то бессвязно болтали и продолжали бессмысленно улыбаться. Они лежали теперь на спинах, друг около друга. Два жреца приблизились к ним и, достав со дна сосуда два мокрых квадратных платка, покрыли лица хар-тумцев.
Гулкий удар барабана опять потряс воздух. Жрецы отступили назад, опустившись на корточки, а девушки начали бешеный танец вокруг хартумцев, извиваясь в сладострастных движениях и звеня металлическими украшениями. Рев толпы заставил Пьера оглянуться, и он увидел, что вся толпа скачет в дикой пляске на одном месте. Полный отвращенья, боясь потерять сознание, невольно опять обратил он взоры на хартумцев. Он не помнил, сколько длились пляски и крики, — в ушах его стоял звон, земля качалась под его ногами, в глазах на моменты темнело. Смутно замечал он, как стучали его зубы и дрожало все тело. Смертная тоска подкатывалась к сердцу.
Вдруг опять все смолкло. Пьер ясно, но будто где-то далеко, увидел, как те же два жреца, блеснув бронзовыми ятаганами над хартумцами, сразу рассекли грудь того и другого и, бросив ятаганы, вырвали сердца их. Инстинктивно рука Пьера схватилась за револьвер, но только скользнула по обнаженному бедру. Вихрь негодования, гнева и ужаса сдавил его грудь, он вскрикнул и потерял сознание…
Пьер очнулся в каменной комнате на мягких перинах. Около него сидела прекрасная девушка, подававшая ему кубок, и шесть других. Девушка улыбалась ему и гладила нежными руками по лицу и груди.
— Лину Бакаб, — сказала она нежно.
Пьер, широко открыв глаза, смотрел ей в лицо и силился что-то вспомнить. Ему чудилось, что он видел призраки, в голове вертелись обрывки мыслей, мелькали картины недавно пережитого, но отдельными моментами без всякой связи.
— Лину Бакаб, — повторяла девушка и добавила, — коа-ляо ррунну?
Пьер не понимал ее, и странный калейдоскоп видений, кружившийся в его мыслях, все еще ускользал от его сознания. Но вот внезапно все прояснилось. Он вспомнил все; стон вырвался из его груди, и бледность покрыла лицо.
Когда сознание снова вернулось к нему, он опять увидел над собой лицо девушки и услышал слова:
— Лину Бакаб! Коаляо ррунну?
Машинально, не отдавая себе отчета, он повторил за ней:
— Коаляо ррунну…
Она радостно вскочила и принесла ему жареную на вертеле птицу и плоды банана.
Прилив энергии охватил его, и мысль заработала ясно и отчетливо. Он понял всю обстановку, понял, что жители Паруты приносят человеческие жертвы своим богам, и что их культ сходен с культом и древних сирийцев, и древних мексиканцев. Почему-то ярко, по какой-то прихоти воображения, ему вспомнились и прощальный обед на вилле Корбо, и слова его патрона:
— Прошлое бывает для человека лучшим, но для человечества — никогда!
Это воспоминание удесятерило его силы. Он должен, во что бы то ни стало, вырваться из плена, и необходимо искать выхода из этого положения.
— Нужно прежде всего, — думал он, поглощая предложенную пищу, — изучить их язык.
Начало уже было сделано, он знал одну фразу: «коаляо ррунну», что означало — давать пищу. Он сознавал, вернее, ощущал всеми фибрами, что висит на волоске, что смерть ходит вокруг него, цепко охватила его своей паутиной и зорко сторожит.