— Их двое, — шепнул Пьер, — и я убью их прежде, чем подоспеют другие.
Но Бириас покачала головой и молча указала в кусты у подножья горы. Там в лучах солнца, на расстоянии нескольких шагов от двух жрецов, сверкали среди ветвей и листьев наконечники бронзовых пик. Это была засада.
— Жребий вынут, — подумал Пьер, — вышло: смерть!
Бириас билась в беззвучных рыданиях и, царапая землю, шептала:
— Это Лианур… Лианур предала нас… Мы умрем, Лину Бакаб…
Но Пьером овладело странное спокойствие неизбежности. Смерть решена судьбой, но как умереть, это должен решить он сам.
— Сегодня день жертвы, — думал он, — и мы придем туда, на холм с водоемом, где идол Паруты, где на стене из камня разложены белые черепа жертв.
Ему вспомнилась ярко картина первого дня в Паруте, когда погибли хартумцы. Он видел ясно и эту площадку, где под трубы скакали жрецы у каменной статуи, и где теперь врыт деревянный крест для него, для пришедшего вновь Лину Бакаба.
Ненависть к дикому изуверству отвратительной религии наполнила его грудь.
— Пусть я умру, пусть умрет и она, — неслось в его мыслях, — но я разоблачу перед рабами этих кровопийц, я убью главных из них.
Твердый и спокойный, он властно коснулся плеч Би-риас и сказал ей, верившей в его божественность, как должен говорить сын бога:
— Перестань, женщина, Лину Бакаб не боится смерти. Ты любишь Лину Бакаба, и он испытал твою веру. Нынче же, не успеет зайти солнце, я возьму тебя и унесу в своих объятиях, на груди своей, к отцу Паруте.
Бириас, будто охваченная гипнозом божественных слов, сразу затихла. Только девственно-цельным натурам, только детям природы дано так переходить из одного настроения в другое. Пламенной верой и любовью заблистали глаза ее, и она прошептала:
— Верую, господи! Пусть распнут меня вместе с тобою…
Кровью обливалось сердце Пьера, но ему было бесконечно жаль любимое им существо, и он хотел, чтобы смерть ее была легкой и даже желанной. Смутно мелькнули пред ним образы христианских мучениц, что на арене римского цирка сияли блаженством и радостью среди рева зверей и стона умирающих.
— Бириас, жена моя, — сказал он нежно, — проведи меня на холм, к богу Паруте, чтобы никто из жрецов не заметил нас. Верь мне, дитя мое, горе им будет!
И, охваченная новым порывом, Бириас повлекла его в сторону от оливковой рощи. Задыхаясь и задевая за сучья, бежали они между оливок, потом, пригнувшись к земле, пробежали в душистых зарослях олеандра и, завернув крутым кругом, направились прямо к холму со ступенями, который наполовину выходил наружу из стен двора.
Солнце пылало над горными хребтами, в его лучах сверкали озеро и река, а там, на холме, видно было, как по каменному телу бога Паруты бегали яркими вспышками блики от водоема. Жители Паруты, вышедшие в поля для работ, с удивлением и страхом глядели на бегущих Пьера и Бириас. Все знали, что сегодня, когда солнце начнет скатываться с вершины неба, Лину Бакаб начнет свои муки за их грехи. Они остановились и смотрели им вслед, не понимая, что это значит.
Но когда Пьер и Бириас добежали до холма, любопытные кучками стали собираться туда же. На мгновение Би-риас заколебалась у ступеней, на которые не могли восходить женщины и непосвященные, но тотчас же, пьянея экстазом, взлетела вверх по ступеням, увлекая Пьера.
Крик ужаса вырвался из толпы, пораженной этим кощунством. Но Бириас ничего не слышала и не замечала.
— Здесь, — воскликнула она, подбегая к идолу Пару-ты, — здесь три священных ножа Паруты! Их берет только главный жрец, но ты, Лину Бакаб, сын Паруты, ты можешь их взять!
Смелым движением она отодвинула камень у ног изваяния, и Пьер увидел три бронзовых ножа-ятагана, украшенных драгоценными камнями.
— Лину Бакаб, — задыхаясь, шептала Бириас, — возьми себе два, в обе руки, а один дай мне!
Пьер улыбнулся и, вынув револьвер, сказал ей:
— Бириас, дорогая моя, вот оружие бога — оно мечет молнии и убивает людей далеко стоящих. Не бойся, дитя мое, я поражу многих, и мы вознесемся на небо. Но ты не бойся, стой смело со мной и не пугайся ни грома, ни молний, которые полетят из руки моей. И, если ты хочешь быть со мною, на небе, не отходи и не беги в страхе.
Он обнял и поцеловал ее под гул и рокот собравшейся толпы. Людские волны, рокоча многоголосным говором, будто плескались у ступеней, но никто никогда не осмелился бы наступить на самую первую из них.
Бириас, вспыхнув от ласки, упала ниц перед Пьером и, облобызав его колена, молча поднялась и все же, свершив еще преступленье, сама взяла ножи. Два дала она Пьеру.
— Возьми, Лину Бакаб, — услышал он боязливую нежную мольбу, — возьми…