Это, в общем, все, что касается Митиленича. Теперь обратимся к частностям, то есть возвратимся к тому дню, который, на наш взгляд, заслуживает особого внимания.
Значит, так. Митиленич размышлял, и это было в половине десятого утра по времени того пояса, в котором он размышлял. Была темень, в этих широтах солнце вообще зимой не восходит, кабинет Митиленича был ярко освещен, одна стена, как отмечалось, целиком была отведена под грамоты. Противоположный простенок между окнами занимала задернутая зеленой шторой административно-географическая карта. Прямо перед письменным столом висела, но уже на всю стену и тоже зашторенная карта Обь-Енисейского междуречья и бассейна. Что до рельефной карты, то она помещалась посередке. В то утро Митиленич рассматривал флажки, которыми была утыкана малая карта, и размышлял, как бы зажать в кольцо вора по кличке Ворона, сбежавшего несколько дней назад. Флажки помечали точки, где, по чутью Митиленича, Ворона мог остановиться у осевших в этих местах бывших, а может, и промышляющих воров. Вероятно, то, что надумал Митиленич, сполна удовлетворило его, потому что, задернув шторку, он возвратился к столу, нажал кнопку коммутатора и продиктовал примерно следующее сотруднику на другом конце провода: "Второй опергруппе. Мною было указано предполагаемое местонахождение сбежавшего заключенного Селиванова, он же Еливанов, он же Ливанов, он же Иванов по кличке Ворона. Ему надлежит вернуться в лагерь по своей воле. Дайте понять его пособникам, что нам известно об их содействии в укрывательстве беглого. Они откажут Вороне в убежище. Ему некуда будет деться, а без крова до навигации не продержаться, и он по своей воле вернется в лагерь. Это будет примером для остальных заключенных, а советским людям представится возможность исполнить свой гражданский долг".
Митиленич сделал необходимые пометки в журнале, навел на столе порядок, достал из сейфа толстый пакет и взрезал его. Вынув из пакета папку, он бросил взгляд на надпись... "Каргаретели Иагор Ираклиевич", прочитал он и вскочил как ужаленный. Заметался по комнате. Он шагал до тех пор, пока на лице не проступила испарина. Кинувшись к папке, он перелистал ее, приборматывая: "В таком возрасте!" Успокоившись, Митиленич сел за стол и внимательно прочитал докладную записку на имя начальника Управления: лагерь тщательно и неоднократно обыскивали, перелопатили все сугробы, но никаких следов не обнаружили!..
"Нет, в лагере никто руки на него не поднял бы, если, конечно, не было задания службы безопасности. Его не было. Бежал? Скукожился в машине? С его ростом? Была пурга, и машины в лагерь не заезжали. Бежал с объекта? Но при проверке число вывода и привода совпало. Тогда как же?"
Митиленич помолчал с полчаса. Сощурившись, затребовал чертежи четырнадцатой зоны...
– Никак нет, не желаю знать, немедленно найти и доставить!
Инженер принес чертежей только через два часа, а уже через десять минут Митиленич затребовал селектор. Вызвал начальника режима четырнадцатой зоны.
– Был каптером в бараке? Осмотрите пол каптерки. Под ним проходит коллектор... Как? Коллектор, коллектор... Не знаешь, что такое коллектор? Ты начальник режима, капитан, офицер!.. Допускаю, ты можешь не знать, что в зоне под седьмым бараком проходит коллектор. Но должен же ты знать хотя бы, что такое коллектор!..
Еще через час Митиленич раздвинул шторки на большой карте и воткнул первый флажок на местоположении четырнадцатой зоны. Отыскав на рельефной карте холм, на который приходился коллекторный колодец, он воткнул флажок и в него. Потер руки... И словно ощутил в пальцах будущий орден, и как ему воздается "за особые заслуги". А какой дадут?.. Тут неожиданное соображение его как обухом огрело, он насупился, закаменел. Сидел какое-то время недвижно. Рука нерешительно потянулась к ящику и, выдвинув его, извлекла фотографию в округлой картонной рамке с подпоркой. Установив ее перед собой, Митиленич внимательно вгляделся. С фотографии улыбалась кокетливая, довольно хорошо сохранившаяся женщина лет сорока с небольшим. У нее было полноватое, нежное лицо, оставлявшее впечатление человека веселого. Надо сказать, что Митиленич жен подбирал по выражению глаз, руководствуясь принципом, что в "улыбке глаза женщины обманчивы, а в гневе - зеркало души". В этом замечании есть зерно, заслуживающее внимания, пусть никто не обманывается на тот счет, что девушка периода любовной игры и кокетства проявит в замужестве тот же характер. Хочешь знать, что она такое, рассерди, увидишь реакцию - и по ней суди. Митиленич сунул руку в другой ящик, долго шарил в нем и извлек конверт, вынул из него фотографии и разложил в ряд. Помешкал некоторое время, напрягая память, и поменял местами две первые фотографии. То были его жены: Нора, Лора, Дора, Флора!.. Митиленич жен своих переименовывал, такой уж у него был характер. Новые имена походили одно на другое, тут улавливался призвук небезызвестной оперетты, где в выходной арии героя-любовника кокетливой чередой шли сходные по звучанию женские имена. И в самом деле, Митиленич, кроме поэзии и оперетты, других жанров не признавал. К чести Митиленича, он никогда не путал имен, которыми нарекал своих подруг, на это у него была особая память, вообще-то можете себе представить жену, которую вы хоть раз в жизни назовете именем ее предшественницы! Сначала Митиленич оглядел весь строй жен. Взял фотографию Норы, задумался и перевел взгляд на грамоту в серой рамке. Ему припомнилась операция, принесшая грамоту и внеочередное звание. Сбежал вор по кличке Косой. Он сумел добраться до Дудинки, но Митиленич вышел на него, да так здорово, что в сеть попались еще два рецидивиста, на которых был объявлен всесоюзный розыск. Именно после этой операции Нора запросилась к родителям, то ли в Рязань, то ли в Воронеж, пообещав не задерживаться больше месяца, а через десять дней пришла почтовая открытка, составленная всего из двух слов: "Не вернусь". Покинутый муж какое-то время погоревал, потом махнул рукой, взял отпуск и привез Лору. Тут дело слегка осложнилось, так как женщину звали Аэлитой и она наотрез отказалась от нового имени. Митиленич сделал вид, что уступает, но про себя все равно называл ее Лорой. Лора удрала от него после вон той грамоты. Ее Митиленич получил за поимку обвиненного в шпионаже заключенного Августа Соккера, которого взяли прямо на турецкой границе, в точно указанном Митиленичем месте. Дора!.. Флора!.. Что это, совпадения? Столько совпадений походит на закономерность. Митиленич перевел взгляд на портрет своей последней жены: "Мара, любимая, тебя я не смогу потерять... А Каргаретели? Я должен найти его и взять! А если найду и повторится то, что было уже целых четыре раза! Если не найду, тогда по той же закономерности... Как это - не найду, что ты говоришь, товарищ Митиленич, что скажут там?! Найду, куда он денется, он где-то здесь мотается... От пурги не уйдет. Лучше всего, если он замерзнет, и летом я уже буду знать, где искать труп". Митиленич оживился, на лице мелькнула улыбка, но тут же погасла. Митиленич помрачнел, пробормотав: "Это профессионал! Он не ушел бы, не имей гарантии процентов на восемьдесят девяносто. Выходит, надо искать и найти..." Митиленич снова вперился взглядом в фотографию жены: "Нет, любимая, я старею, мне нужен уход, да и тебе нужен друг, не так ли?.. Ты посмотри на эту гнилушку, на этого Каргаретели или как его там! Что ему от меня надо, я не сделал ему ничего дурного! Неслыханная жестокость! Ладно, ты хочешь оторваться, но я-то тут при чем?! Нашел время бегать! До навигации пять месяцев. Что он собирается делать? Тут надо хорошенько подумать... Навигация? Если б он надеялся на навигацию, то погодил бы бежать. Может, он из тех, кто не в ладах с самим собой? Ушел в пургу и будет идти в пургу... Он рванет на юг, душа рекорда взалкала. С другой стороны, он профессионал и бежит, чтобы жить, разве нет? Если он пойдет на юг, какой у него шанс выжить? Тут что-то кроется, Митиленич, тут что-то кроется!"