Тут агент, исследовавший гору, что-то крикнул им.
– Пилбауэр на что-то наткнулся, – сказал комиссар. – Итак, здесь, внизу, он режет, кромсает, рвет и забирает с собой все – монограммы, шнурки от ботинок, фирменные знаки, документы… Все, любые приметы личности или обозначения места. Он ничего не забыл. Потом надел ему на голову шляпу и ушел. А это оставил тут. Обезличенный, безымянный труп. Уничтоженную личность. Тайну. Чересчур молчаливого свидетеля. С какого конца разматывать этот клубок? Пилбауэр, что у вас там?
– Следы, – отозвался третий, спускаясь. – Кто-то стремглав бежал вниз, скользя по размокшей земле.
– Вы думаете, это было вчера после полудня?
– Да. У него были туристические ботинки номера на три больше моих.
– Великан. Турист. В самом деле, – удивился комиссар, погружаясь в задумчивость.
– Очень мне это не нравится, – ворчал доктор. – Терпеть не могу убийств. Накройте же его наконец!
Славик подошел к комиссару и хмуро сказал:
– Это ведь просто бессмыслица.
– Что бессмыслица?
– Да эти монограммы. Зачем убийце их срывать? Если бы он их не трогал, все бы поверили, что произошел обыкновенный несчастный случай. А не убийство. Просто кто-то разбился. И против преступника не было бы никаких улик. Зачем ему понадобилось это делать?
– Не имею понятия.
– Во-вторых. Какая глупость – нести шляпу в руках. Очевидно, он растерялся. А тут, внизу, рассудительности… у него было хоть отбавляй. Он ни о чем не забыл. Судя по всему, голова у него отлично работала… Нет ли здесь противоречия?
– Не имею понятия.
– В-третьих, с шоссе и из деревни все хорошо просматривается. Убийца подвергал себя страшному риску и тем не менее действовал обдуманно, просто-таки методически, не торопясь. Ничего не пропустил. Это – прямо парадоксально.
– Мерзкая история, – проворчал доктор.
– Мерзкая и нелепая. Для объяснения такого поступка вам либо придется допустить таинственные и необыкновенные мотивы, либо предположить существование таинственной и необыкновенной личности, совершившей преступление. Дело более странное, чем представляется на первый взгляд. Видимо, вам предстоит его разрешить, и я хотел бы обратить ваше внимание…
– Благодарю, – отозвался прилежно слушавший комиссар, – это весьма любопытно; но простите, вы меня не поняли. Мне тут разгадывать нечего.
Славик тщетно пытался возразить.
– Я ничего не решаю. Я – представитель исполнительной власти. Если вам интересно, могу взять вас с собой.
«Он ничего не решает, – сверлило у Славика в мозгу, – гм, тогда, собственно, зачем он здесь?»
Спустя некоторое время он спросил и об этом.
– Я ничего не решаю, – ответил комиссар, – просто потому… Послушайте, я ведь действую не от своего имени и ничего решать не могу. Я действую от имени власти, которая не решает, а приказывает. Любая власть лишь выносит постановления; в этом ее сила и сущность. Приказ – вот единственное и неопровержимое доказательство. Это – логика власти. Нет, дружище, нам решать не приходится.
Со скучающим видом комиссар приступил к расследованию. Постепенно все больше объявлялось людей, которые накануне там или сям видели «незнакомца». То он оказывался высокий, худой бородач; то – могучий, чисто выбритый, рыжий иностранец, погруженный в себя, а то – необыкновенной силы рослый турист, лица которого не видел никто. Вот этот последний, по-видимому, и впрямь бежал от кого-то, оставляя после себя следы паники и разрушения.
За день до того, как был обнаружен труп, лил проливной дождь, тогда-то старичок-возница, ехавший на станцию, обогнал огромного незнакомца в гольфах.
– Полезайте под брезент, – крикнул ему возница.
– Нет, не хочу, – отказался незнакомец.
Дед двинулся было дальше, но ему стало жаль промокшего до нитки пешехода, и он пригласил его во второй раз.
– Не хочу, – зло огрызнулся незнакомец и рысью помчался на станцию. «Странным» казалось то, что он «был такой огромный и что все-таки его было страшно жалко». (Свидетельское показание старика-возницы. )