– Да, нехорошо упустить такого человека.
– Что же хорошо?
– Ничего. Все одинаково нехорошо. Плохо бить и не бить, осуждать и прощать. На всякое добро есть столько же худа.
Евишек задумался.
– А что, собственно, вы делаете?
– Только то, что обязан. Самое разумное – слушаться. Подчиняться приказу.
– А тот, кто приказывает?
– Плохо делает, сударь. Приказывать нехорошо, это самое страшное из всех заблуждений.
– И все же – подчиняться необходимо?
– Разумеется. Что это за приказ, если ему не подчиняются.
– Вы, верно, не могли бы заниматься искусством, – удивился Евишек.
– Нет, – ответил детектив. – Искусство чересчур своевольно.
– О нет, искусство тоже имеет правила, которые надо соблюдать.
– Приказы?
– Нет, это не приказы.
– Ну вот видите, – буркнул Пилбауэр.
Евишек был в замешательстве; ему пришли на память неуверенность, сомнения, что мучили его в творческих поисках; несравненно легче стало бы на душе, если бы некий высший глас просто приказал – что и как… Отдаленно и мелодично зазвучал вдруг в ушах мотив некоего высшего гласа. Неслышно побрел Евишек за высоким, угрюмым человеком, который абсолютно безошибочно находил в потемках дорогу, незнакомую прежде, в то время как он, Евишек, местный житель, без конца путался, спотыкался, отыскивая поворот, которого тут не было, либо тропу в тех местах, где первый же шаг грозил падением со скалы.
«Как они в себе уверены, – думал он. – Славик, с его жаждой познания, комиссар, который имеет право приказывать, – какою уверенностью наделяет человека власть! И Пилбауэр, исполненный покорности. Как они уверены в себе, один я все не обрету покоя… Красота гонит от меня сон и лишает спокойствия; никогда, никому не сообщает она уверенности…»
«Лучше уж быть детективом, – мелькнула в голове Евишека тоскливая мысль, – и если уж искать, то, по крайней мере, что-нибудь сверхъестественное, что ускользает от внимания человека! Да ведь и я, – сообразил он, – всегда в погоне, то тут, то там натыкаюсь на след или слышу отзвук; ах, вечно удаляющийся отголосок чего-то совершенного! Словно голос поющего ангела…»
– Что это вы поете? – внезапно прозвучал вопрос Пилбауэра.
Евишек вздрогнул, его словно обдало жаром.
– Я пою?
– Да, вы пели. Себе под нос. Что-то очень красивое.
Евишека залила новая, радостная волна.
– В самом деле? Спасибо! А я и понятия не имел. И что же я такое пел?
– Пели… гм… не помню уж. Всякий раз по-новому… Теперь уж и не знаю. Только что-то очень красивое.
Они подходили к вершине горы.
Евишек уже не напевал и не раздумывал. Пилбауэр молча, уверенно шел впереди.
– Кто-то бежит, стойте, – внезапно прошептал он. Евишек напряг слух, но услышал лишь, как органом гудели горы.
– Тихо! – повторил сыщик.
Разрывая потоки дождя, гигантскими прыжками пронеслась перед ними огромная человеческая фигура и исчезла во тьме. Потрясенный Евишек онемел и припустил за ним, подталкиваемый неким древним охотничьим инстинктом. Пилбауэр побежал было следом, но мгла поглотила обоих, и он, махнув рукой, направился к хижине.
Меж тем дождь прекратился, и горные вершины окутала мгла. Небо расчистилось, и от лунного света густая пелена тумана стала молочно-белой, бескрайний простор окутала мягкая, почти сладостная тишина.
Евишек со всех ног бежал за стремглав уносившимся от него человеком; это безумное петляние по верху горы было молчаливым и упорным. У Евишека не хватало дыхания.
– Не могу! – выдохнул он и остановился.
– Я тоже не могу, – прозвучал из тумана гулкий голос.
Евишек опустился на камень, с трудом переводя дух.
– За больным охотитесь, – громко прохрипел голос. – Выгнали из постели, лишили крова. Неужто вам этого мало? Мало вы мне зла причинили?
– Вы больны? – воскликнул Евишек.
– Чего вам еще нужно? – сетовал голос. – Это не по-людски! Отвратительно! Оставьте меня наконец в покое!
– Идти вам некуда! – воскликнул встревоженный Евишек. – Вас наверняка схватят. Гора окружена.
– Неужто вас так много? – проговорил голос с беспредельной горечью. – Какой стыд! Что же теперь делать? Господи, что же мне теперь делать?
Евишек оцепенел в мучительном смятении.
– Господи Иисусе! – жаловался голос. – Что делать? Гора окружена… Господи Иисусе.
У Евишека стало вдруг светло и ясно на сердце.
– Дружище, – неуверенно начал он.
– Что делать… – трепетал во мгле голос. – Я пропал! Пропал! Пропал! Господи, неужто это возможно, – и как ты допускаешь такое, господи!