— Ничего, спасибо!
— А то зайдите, посидим, покурим, — пригласил его Койлаш.
Койлаш истосковался по собеседникам. Хоть бы кто-нибудь зашел поболтать — и то легче бы было. Днем он еще кое-как убивал время, стоя с трубкой в руке на углу переулка и наблюдая прохожих, но по вечерам умирал со скуки. Все темы для разговоров с Хоримохини были давно исчерпаны, да и круг их был чрезвычайно ограничен. Поэтому Койлаш обосновался в небольшой комнатке на первом этаже около входа, там он курил свою трубку, вступая время от времени в разговоры со слугой, чтобы как-то скоротать время.
— Нет, спасибо, я сейчас не могу, — ответил Гора, и не успел Койлаш открыть рот, чтобы повторить просьбу, как молодой человек оказался уже в конце переулка.
Гора был твердо убежден, что он родился для того, чтобы выполнить какую-то особенную миссию, предопределенную ему тем, от кого зависели судьбы его родины, и, однажды уверовав в это, он теперь считал, что большинство событий его жизни были не случайны и отнюдь не являлись результатом его личного желания. Поэтому он всегда искал какой-то особый смысл даже в самых незначительных обстоятельствах своей жизни.
Сегодня, когда, повинуясь непреодолимому желанию, он отправился к Шучорите и сначала нашел ее дверь запертой, а затем услышал, что ее нет дома, он решил, что неспроста что-то мешает его надеждам сбыться. Тот, кто руководил его поступками, дал понять, что он недоволен Горой. Очевидно, в этой жизни двери дома Шучориты были перед ним закрыты. Шучорита не для него! Человек, подобный Горе, не имеет права поддаваться своим желаниям, в его жизни нет места личным радостям и горестям. Он индийский брахман, его дело молиться господу за свою великую родину, его долг — самоотречение во имя благополучия Индии. Страстная любовь, привязанности — не его удел.
«Господь наглядно показал мне, что такое любовь, — говорил себе Гора. — Теперь я знаю, что в ней нет ясности и покоя, что она жгучая и терпкая, как вино. Она будоражит душу и порождает иллюзии. Но я — саньяси, в моем сознании ей нет места».
Глава семидесятая
Шучорита, которую столько времени тиранила Хоримохини, за эти несколько дней, проведенных с Анондомойи, почувствовала такое облегчение, какого не испытывала никогда в жизни. Она очень привязалась к Анондомойи, и ей с трудом верилось, что когда-то она не знала эту женщину и была далека от нее. Анондомойи каким-то образом прекрасно понимала все ее мысли и порой без слов приносила ей глубокое успокоение. Никогда прежде Шучорита не произносила так от души слово «мать». И она не упускала случая лишний раз произнести его, хотя бы и без большой надобности.
Когда все приготовления к свадьбе Лолиты были закончены и Шучорита в полном изнеможении свалилась на постель, у нее на уме была только одна мысль — как она теперь расстанется с Анондомойи? Она начала тихонько повторять про себя: «Ма, ма!» И от этого сердце ее так переполнилось, что из глаз брызнули слезы, но тут возле нее появилась Анондомойи. Она откинула кисейный полог от москитов и присела на кровать.
— Ты звала меня? — спросила Анондомойи, погладив Шучориту по голове.
Когда Шучорита поняла, что говорила вслух, она не смогла ответить на вопрос, а только уткнулась лицом в колени Анондомойи и разрыдалась. Анондомойи продолжала молча гладить ее по голове. В эту ночь они спали вместе.
Анондомойи не хотелось возвращаться домой сразу же после свадьбы Биноя.
— Они оба ничего еще не смыслят в житейских делах, — сказала она. — Как же я уйду, не наладив им хоть немного хозяйство?
— Ма, — обратилась к ней Шучорита, — тогда и я останусь с тобой на эти несколько дней.
— Правда, ма! — оживилась Лолита. — Пусть Шучи-диди побудет с нами несколько дней.
Услышав эти слова, Шотиш подбежал к Шучорите, обнял ее и заплясал от радости.
— И я, и я тоже останусь, диди! — кричал он.
— Тебе же нужно учиться, болтунишка, — возразила Шучорита.
— Меня будет учить Биной-бабу.
— Биной-бабу сейчас не сможет заниматься с тобой.
— Почему же не смогу? — донесся голос Биноя из соседней комнаты. — Неужели ты думаешь, что я за сутки умудрился забыть все, что учил когда-то, просиживая за книгами ночи напролет.
— А разрешит ли твоя тетя? — спросила Анондомойи Шучориту.
— Я пошлю ей записку.
— Нет, не стоит, лучше я сама напишу ей.
Анондомойи знала, что, если Шучорита сама выразит желание остаться, Хоримохини непременно обидится, если же попросит ее об этом она, Анондомойи, то весь гнев Хоримохини обрушится на нее, а не на Шучориту.