Собрали их в путь-дорогу. Попрощались сыновья и на память о себе посадили под окном молодую зеленую ветлу. Сказали сыновья отцу с матерью:
– Берегите нашу ветлу, поливайте ее! Пока она зелена да свежа – и мы живы-здоровы, а засохнет – не к добру это!
Ушли сыновья. Старик со старухой одни остались.
Много ли, мало ли времени прошло – родилась у них дочка, пригожая да ласковая. Растет перед окнами ветла, и дочка растет – одна другой краше. Кормят, поят старики свою дочку, одевают ее, обувают и за ветлой ухаживают: водой поливают, от скотины оберегают.
Выросла девушка большая, стала на улицу ходить, с подругами играть. Вот раз приходит она домой и горько плачет. Спрашивает ее мать:
– Чего ты, моя дочка, плачешь, не обидел ли тебя кто?
– Как же мне не плакать! У всех моих подружек в селе есть старшие братья, только я одна-одинешенька!
Запечалилась мать. Рассказала она дочке про трех своих сыновей, как посадили они под окном ветлу и ушли от нужды да нехваток – искать вольную землю.
– С тех пор о них ни слуху ни духу, – прибавила она.
Полюбила девушка молодую ветлу, стала за ней ухаживать: листья сухие с нее обирает, водой поливает, а то сядет под ней, песню поет или вышивает.
Как-то раз заметила она, что на ветле стали появляться сухие ветки: то одна, то другая.
«Ох, не к добру это! – думает девушка. – Не случилось ли чего с братьями на чужой стороне? Надо у них побывать, навестить их».
Пошла она к отцу с матерью, стала проситься к братьям погостить. Испугались старики, начали отговаривать дочку:
– Куда тебе, доченька! Путь долгий, тяжелый – замучаешься, не дойдешь!
– Ничего, дойду! Хоть и устану, зато родных братцев повидаю!
Видят старик со старухой – нечего делать, отпустили дочку.
Нарядила ее мать в белую рубашку, красным шелком расшитую, надела на нее белый шушун[7], золотыми блестками разукрашенный, вышитый шелком да бисером, кумачовым кушаком подпоясала, в косы вплела ленту алую, на шею надела ожерелье из блестящих монеток, голову платочком покрыла малиновым.
Заплакала мать, обняла свою любимую дочку, и упали две ее горячие слезинки девушке на грудь.
– Дочка моя милая, дочка любимая! – говорит мать. – Спасут тебя, избавят, оберегут слезы мои и от беды лихой, и от хвори, и от всякой напасти. Никогда меня, дочка милая, не забывай: и во время трудного пути и при отдыхе. А я о тебе и днем и ночью – всегда помнить буду!
Простилась девушка с отцом, с матерью, взяла узелок с хлебом и пошла в дальнюю дорогу, братьев своих разыскивать.
Долго ли, коротко ли она шла, близко ли, далеко ли – неизвестно: скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Прошла девушка много сел, много полей. Идет она дремучим, темным лесом. Вдруг навстречу ей Сыре-Варда[8], лохматая, грязная, на палку опирается, кругом озирается, головой качает.
– Здорово, доченька! Куда идешь?
– Иду, бабушка, в далекий путь: старших братьев своих разыскивать.
– Дай-ка я тебя провожу! Вдвоем-то в пути веселее.
– Пойдем!
Пошла девушка с Сыре-Вардой вместе.
Шли они, шли, дошли до реки.
Говорит Сыре-Варда:
– Эй, доченька, давай выкупаемся, а то тяжко, душно очень!
– Давай, – отвечает девушка.
Выбрали они место – песчаный бережок отлогий, разделись. Девушка, не ожидая беды, – скок в воду! Купается она, прыгает, плещется, а сама закрывает грудь рукой, чтобы вода текучая не смыла материнскую слезу.
А Сыре-Варда тем временем бросила на песок свои старые, грязные лохмотья, скинула стоптанные лапти и давай быстро-быстро одеваться в девушкины наряды. Увидела это девушка и говорит Сыре-Варде:
– Зачем ты мои одежки надеваешь? Не трогай их!
А Сыре-Варда в ответ:
– Надень-ка теперь ты мои лохмотья! Тебе и они хороши будут!
Видит девушка – беда. Заплакала она, закричала:
– Ой, мамушка, мамушка родная! Сыре-Варда надевает мое платье, в мои наряды наряжается, моим платочком покрывается!
Послышался тут голос матери:
– Сейчас, сейчас, дочка! Бегу тебя выручать! Беру я тяжелую палку, буду бить Сыре-Варду.
Это отозвались горькие слезы материнские.
Испугалась Сыре-Варда, бросила скорее девушкину одежду, надела свои старые лохмотья, обулась в свои лапти.
Оделась и девушка в свои наряды и пошла дальше. А Сыре-Варда от нее не отстает, по пятам идет.
– Ой, – говорит, – какая сердитая твоя мать! Только зря она сердилась: я ведь с тобой пошутила! И как это она твой голос услышала?
– Это слезы ее с моей груди отозвались, – говорит девушка.
Промолчала Сыре-Варда, ничего не сказала.