«Ах, вон оно что! Начинается…» — поморщился Костас.
— Видишь ли, у меня «хвост» по немецкому. Текст такой трудный задали, хоть плачь. Вот если б ты мне помог…
— Ладно, тащи сюда, — вздохнул Мудрец.
— Я мигом!
Девочка убежала. Вскоре она вернулась и положила перед мальчиком учебник, тетрадку и шариковую ручку.
— Вот здесь, где красным подчеркнуто…
Сказала и снова пошла танцевать с Ромасом, а Костас уставился в раскрытый учебник. Буквы мелькали перед глазами, он никак не мог сосредоточиться. Лишь спустя немного времени взял карандаш и принялся автоматически записывать перевод.
Кончив, он захлопнул тетрадь и вышел во двор. Под забором копошились уже оперившиеся гусята. Склонив набок голову, косилась на них индюшка, а чуть поодаль горделиво вышагивал впереди своего куриного войска красавец петух.
Оставив в доме Ромаса, Лайма выбежала вслед за своим неожиданным помощником.
— Трудно было?
— Ничуть.
— Сколько перевел?
— Все.
— Не может быть! Так быстро?
— Можешь сама посмотреть.
— И правда, все! Ну и умный же ты! Вот бы мне такую голову!
— А на что тебе такая — танцевать большого ума не надо.
Девочка ничего не ответила. Теперь она уже не глядела на него ласково, как в тот раз, губы ее дрогнули от обиды.
Вскоре вся компания с гомоном вывалилась во двор.
— Чем займемся? — спросил Йонас и, подхватив белокурую Юрги́ту, с которой он протанцевал все время, закружил ее вокруг себя.
— Я предлагаю выкупаться, — крикнул Зигмас. — Ну, кто со мной?
— У меня купальника нет, — пожаловалась Эгле.
— С каких это пор детям занадобились купальники? — удивился Ромас.
Юная тоненькая Эгле, младшая из всей компании, и впрямь казалась ребенком. Она обиженно выпятила губку:
— Если я ребенок, то ты гусак! Гусак, гусак, больше никто!
— Ну да, я и есть гусак, — улыбнулся Ромас и забавно вытянул шею. Ребята расхохотались.
Потом все уселись в беседке, увитой плющом. В ней было прохладно, хотя на дворе нещадно палило солнце. Ребята шумели, дурачились, а над их головами, в зарослях плюща, с громким чириканьем ссорились воробьи.
— Айда к Заколдованной горе, — предложила Лайма.
— Пошли! — подхватили остальные.
Никто из ребят не знал, что это за гора, но девочки наперебой затараторили, что пойти туда нужно непременно, потому что там ужасно красиво.
Миновав ульи в саду, ребята вышли к озеру. Берег здесь был довольно крутой, поросший редким ольшаником. Сразу же под ним начиналась бездна — без отмели, без зарослей рогоза у берега. Кажется, сделаешь шаг и ухнешь в глубину, словно в колодец.
— Вы идите вперед, а я за удочкой сбегаю, — остановился на полпути Йонас. Но его и слушать не захотели: раз все, значит все.
Подростки свернули в лес, пересекли тропинку и вскоре очутились у подножия холма. Это и была Заколдованная гора. Она возвышалась над молодым леском своей округлой, усеянной соснами вершиной, напоминая издали огромный стог сена.
— Полезли наверх! — крикнула Лайма.
Не успели они двинуться вверх, как из сосняка появилось трое подростков. Впереди медвежьей походкой, засунув руки в карманы, шагал рослый, плечистый парень. Всем своим видом он выказывал пренебрежение к окружающим. За ним семенили двое: один конопатый, с взъерошенными огненно-рыжими волосами, другой худой, нескладный. Верзила подошел к девочкам и, словно не замечая, что те не одни, сказал:
— Куда наши дамы держат путь в столь прекрасный субботний день?
Эгле хихикнула, а Лайма ответила:
— Решили на Заколдованную гору взобраться.
Верзила свысока глянул на мальчиков.
— Ах, здесь и джентльмены есть, как-то сразу и не приметил. Судя по всему, провожали прекрасных дам. Это, конечно, очень благородно с их стороны, но только сейчас они могут беспрепятственно удалиться.
— Это еще почему? — с вызовом спросила девочка.
— Я, кажется, ясно сказал.
— Ты, видно, выпил, Гоголь-Моголь. Пойдем лучше с нами, а не хочешь — можешь убираться, откуда пришел! — разозлилась Лайма.
Тот, кого она звала Гоголем-Моголем, отвесил неуклюжий поклон.
— Осмелюсь представиться еще раз, мадемуазель: его высочество Юргис Гогя́лис, размер обуви сорок шестой, а перчаток — э-э, пожалуй, в магазинах таких и не купишь, приходится мамаше самой вязать. — Растопырив пальцы, он показал свою широкую, как лопата, ладонь. — Думаю, господа джентльмены догадались, что лучше всего убираться отсюда подобру-поздорову, пока не поздно.