В тот день за завтраком она сидела за его столом. Он даже не взглянул на нее. Попросил передать тарелку с листьями базилика, назвав чужим именем.
Ее внимание к нему исказило ее воспоминания точно так же, как гравитация звезды искажает пространство и время. Он все стягивал к себе. Кондао, ее преподавателей и сопровождающих, даже других школьников из детского дома: все они были лишь искаженными вихрями атомов вокруг него.
Ха с отвращением вспоминала свое юное «я», зациклившееся на эмоциях. Эта личность была ей чужой. Хуже чем чужой, потому что та шестнадцатилетка и была ею – и в то же время ею не была. Как существо с еще не развившимся сознанием. Как существо, которым она была.
В детском доме изоляция человека была столь же абсолютной, сколь и отсутствие личного пространства. Она научилась отделяться от остальных. Доверия между девочками не существовало. Все имущество было ценным, и его надо было защищать или менять на нечто не менее или более ценное. О союзах и речи не шло. Дружба была способом обмена еще одного вида ценных торговых объектов: кусочков информации. Самыми ценными были те, что могли нанести наибольший ущерб. Самые разрушительные сплетни можно было обменять практически на любую реальную вещь. Их ценность всегда только возрастала.
Однако оставаться одной она научилась не в детском доме. Ей было там одиноко, верно, но она не переставала надеяться. На будущий год все будет иначе. Поступит новая девочка, с которой она подружится. Или ее удочерят.
Именно здесь она поняла, каким бывает полное одиночество.
Она поймала себя на мыслях об Эвриме. О том, что он сказал про автомонахов в храме.
«Да. Они кажутся мне зловещими. Отталкивающими. Наверное, вы чувствуете то же, глядя на обезьяну. Неприятно».
Именно с таким чувством она оглядывалась на себя в детстве: словно смотрела на какое-то полоумное существо. Неудачный вариант той личности, которой она стала сейчас. Провальная версия.
Рваный брезент и потрепанные тенты хлопали на утреннем ветру по пастям разграбленных магазинов и складов. Дорога и пристань были усеяны обрывками сетей и обломками ящиков. Она заметила темное пятно, которое могло оказаться высохшей кровью.
«Вот цена, которую заплатили жители Кондао. Мы обязаны позаботиться о том, чтобы их жертва не оказалась напрасной».
Остров Хонба, зеленый и безмолвный, возвышался за холстом хаоса из прошлого.
Ха прошла назад по дороге, мимо буддийского святилища, осажденного лианами, мимо заброшенной морозильной фабрики, где на нее уставились собиравшие плоды обезьяны.
У отеля никакого движения не было. Солнце уже поднялось над горизонтом, окутанное тонкой дымкой, которая его серебрила и лишала яркости. Ворота автоматически открылись при приближении Ха, как и выпустили ее, когда она уходила, хотя камер она не заметила. Это было бы слишком примитивно. Нет, камера будет выглядеть как насекомое, ползущее по стене отеля. Или крылатой и беззвучной, пылинкой у нее над головой.
Она прошла через растрескавшуюся террасу с заросшим водорослями бассейном. Под серебряной монетой солнца она заметила на берегу Эврима. Собирает раковины?
Но подойдя ближе, Ха увидела, что Эврим сидит на песке, обхватив руками колени. А перед ним, на полосе прибоя, – какая-то куча.
Когда Ха подошла ближе, с кучи взлетела туча мух, а потом упала на нее снова. Тут Ха различила пропитанную водой одежду – и поняла. Она побежала. Нет, это был не совсем бег: ее словно тянуло туда – и в то же время пыталось остановить. Эврим к ней не повернулся. Ха остановилась в нескольких метрах от кучи на песке.
Полчеловека. Разорванный по пояс, с обожженным до полной неузнаваемости лицом. Чуть дальше по берегу еще одна куча изжеванной одежды и плоти. И еще.
Ха и раньше видела мертвые тела: труп ассистентки, отправившейся утром поплавать в одиночестве. Ее выловили несколько часов спустя и вытащили на берег. Ха смотрела на раздувшийся кошмар ее лица. Но это ни в какое сравнение не шло с этими людьми.
Эврим что-то бормотал, почти неразличимое за жужжаньем мух.
Ха почувствовала, что у нее подгибаются колени, но взяла себя в руки.
– Вы говорили, что те корабли автоматизированы.
Эврим повернулся к Ха, но глаза его смотрели мимо нее.
– Я все устроил, заботясь о тебе, мое дитя… О дочери единственной, любимой. Ведь ты не знаешь, кто ты…[1]
– Заботясь обо мне?
Эврим потряс головой, словно прогоняя сновидение.
– Извините. Я порой… здесь, но не здесь.