Народу внешние понятней впечатленья,
И внешнего ее он жаждет проявленья:
Пусть изменить она не думает лица
И подвиги свои свершает без конца.
Плененный доблестным, высоким и нежданным,
Он все обычное готов считать обманом:
Всегда, везде, герой, ты должен быть велик,
Хотя бы подвиг был немыслим в этот миг.
Не думает народ, когда не видит чуда:
"Здесь той же доблести судьба служила худо"
Вчерашних дел твоих уже не помнит он,
Уничтожая блеск прославленных имен.
И если высшая дана тебе награда,
Чтоб сохранить ее, почить на лаврах надо.
Хвалиться, государь, да не осмелюсь я:
Все ныне видели мой смертный бой с тремя.
Возможно ль, чтоб еще подобное случилось,
И новым подвигом свершенное затмилось,
И доблесть, гордые творившая дела,
Подобный же успех еще стяжать могла?
Чтоб доброй памяти себе желать по праву,
Я должен умереть, свою спасая славу.
И жалко, что не пал, победу завершив.
Я осквернил ее, когда остался жив!
Тому, кто жил, себя для славы не жалея,
Перенести позор - нет ничего страшнее.
Спасенье верное мне дал бы верный меч,
Но вот - не смеет кровь из жил моих истечь.
Над нею властен ты. Я знаю: преступленье
Без царского ее пролить соизволенья.
Но, царь мой, храбрыми великий Рим богат:
Владычество твое другие укрепят.
Меня ж от ратных дел теперь уволить можно;
И, если милости достоин я ничтожной,
Позволь мне, государь, мечом пронзить себя
Не за сестру казнясь, а только честь любя.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Тулл, Валерий, Старый Гораций, Гораций, Сабина
Сабина
Супруга и сестра у ног твоих - Сабина.
Двойная, государь, в душе моей кручина.
И внять речам моим, о царь, молю тебя,
За милого страшась, о родичах скорбя.
Стремленья нет во мне слезой своей лукавой
Виновного спасти от казни слишком правой.
И чем бы он сейчас ни услужил стране,
Карай, но пусть вину он искупит во мне,
Но пусть за кровь его прольется кровь Сабины.
Свершится та же казнь - мы оба так едины,
И ты отнимешь то, - не пощадив его,
Что он в самом себе любил сильней всего.
Столь тесно связаны мы цепью Гименея,
Что он живет во мне и ярче и полнее,
И если дней моих сейчас прервется нить,
Его ничем иным нельзя верней казнить.
Молю и требую смертельного удара:
В нем - избавленье мне, ему же - злая кара.
Пусть ныне видит царь, как жизнь моя страшна
И на какой разлад душа обречена!
Смогу ли, скорбная сестра, теперь обнять я
Того, от чьей руки мои погибли братья?
Но и посмею ли кощунственно проклясть
Того, кто сохранил твою над Римом власть?
Убийцу родичей любить неколебимо!
Отвергнуть милого, что дал победу Риму!
Мне избавленье - смерть: любя его иль нет
Священный все равно нарушу я завет.
Свой смертный приговор услышу торжествуя.
Сама свершить могу все то, о чем прошу я.
Но сладко было бы, разящий встретив меч,
Супруга милого от казни уберечь;
Разгневанных его суровостью чрезмерной,
Бессмертных утолить вот этой кровью верной
И жалостную тень сестры его младой,
Чтоб до конца служил отечеству герой.
Старый Гораций
С Валерием, увы, мои согласны дети,
И отповедь в моем получит он ответе.
Стараются они, безумцы, об одном:
Пусть обескровленный совсем угаснет дом!
(Сабине.)
О ты, которую неправая обида
За братьями влечет к обителям Аида!
Их тени славные тебе дадут совет:
Кто пал за родину - для тех обиды нет.
Богами приговор назначен их отчизне;
Но если чувства есть не только в этой жизни,
Победу римскую им легче перенесть,
Когда своя родня стяжала эту честь.
Твое жестокое они осудят горе;
И вздохи тяжкие, и скорбь во влажном взоре,
И ненависть к тому, кто славно кончил бой.
Сабина, будь же им достойною сестрой
(Туллу.)
Пускай Валерия остынет пыл напрасный:
Не преступление - порыв слепой и страстный;
И если правый гнев его одушевлял,
Не кары этот пыл достоин, а похвал.
Врагов родной страны любить до исступленья,
Отечество хулить за их уничтоженье,
Кощунственно ему сулить лихой удел
Вот грех, которого Гораций не стерпел.
Когда бы родину любил он с меньшей силой,
Его деяния ничто б не омрачило.
А если бы вина уж так была тяжка,
Его настигла бы отцовская рука.
Я совершил бы суд. Моя душа готова
Родительскую власть использовать сурово.
Я честью, государь, безмерно дорожу:
Коль сын мой виноват, его не пощажу.
Свидетелем беру Валерия: он видел,
Как страстно я дитя свое возненавидел,
Корда уверен был, что бой пришел к концу
И бегством он нанес бесчестие отцу.
Но не чрезмерно ли Валерия вниманье
К моей семье? Зачем он просит воздаянья
За гибель дочери, когда такой конец
Заслуженным готов считать ее отец?
Он говорит - мой сын для всех угрозой станет.
Но нашей гордости чужой позор не ранит,
И, как бы низменно ни поступал другой,
Мы не должны краснеть: ведь он для нас - чужой.
(Валерию.)
Рыдай, Валерий, плачь: пусть жалобы греховны
В глазах Горация, но ты ему не кровный.
Не близких, не своих - и вопль и гневный взгляд
Его бессмертного венца не оскорбят.
О лавры славные, сомнут ли вас бесчестно?
Вы голову его от молнии небесной
Оберегать могли. Ужель склониться ей
Под оскверняющим железом палачей?
И это, римляне, ваш дар непобедимым?
Ведь Рим, не будь его, уже бы не был Римом.
Как может римлянин хулить и гнать того,
Кто всех прославил нас и дал нам торжество?
Скажи, Валерий, ты, который жаждешь мести,
Казнить Горация в каком прикажешь месте?
В стенах ли города, где пламенно жива
Тысячеустая о подвиге молва?
Иль за воротами, на славной той равнине,
Где трех альбанцев кровь земля впитала ныне,
Где их могильные насыпаны холмы,
Где победил герой и ликовали мы?
В стенах, за стенами - где б ни вершить расправу,