— Mиссъ Малдертонъ, сказалъ Гораціо, послѣ обычныхъ привѣтствій и кланяясь очень низко: — могу ли я льстить себя дерзкою надеждою, что вы позволите мнѣ имѣть удовольствіе…
— Кажется, что я еще не ангажирована, сказала миссъ Тереза, съ ужаснымъ подражаніемъ равнодушію: — впрочемъ… дѣйствительно…. такъ много…
Гораціо казался такимъ плѣнительно-жалкимъ, какъ Гамлетъ, когда ему попала подъ ноги померанцовая корка.
— Я поставлю себѣ за особенное счастіе, сказала наконецъ интересная Тереза, съ глупой улыбкой, и лицо Гораціо просвѣтлѣло какъ пуховая шляпа подъ проливнымъ дождемъ.
— Какой прекрасный молодой человѣкъ! сказала весьма довольная мистриссъ Малдертонъ, въ то время, какъ любезный Спаркинсъ и его дама становились въ кругъ образовавшейся кадрили.
— У него чрезвычайно милое обращеніе, сказалъ мистеръ Фредерикъ.
— Чудный малый! возразилъ Томъ, всегда готовый кстати и не кстати вмѣшаться въ разговоръ: — говоритъ точь-въ-точь какъ аукціонистъ.
— Томъ! весьма серьёзно сказалъ его отецъ: — кажется, я уже сказалъ тебѣ, чтобы ты не былъ дуракомъ!…
При этихъ словахъ на лицѣ Тома отразилось такое удовольствіе, какое показываетъ башенный флюгеръ при пасмурной погодѣ.
— Какъ восхитительно! сказалъ своей дамѣ плѣнительный Гораціо, прогуливаясь съ ней во залѣ послѣ окончанія кадрили: — какъ восхитительно, какъ отрадно оторваться иногда, хотя бы даже на самые кратчайшіе, мимолетные моменты, отъ мрачныхъ бурь, треволненія и превратностей жизни и провести эти моменты, несмотря на всю кратковременность ихъ, въ очаровательномъ, упоительномъ обществѣ особы, которой суровый взглядъ — смертный приговоръ, которой холодность довела бы до безумія, которой измѣна была бы гибелью, которой постоянство было бы блаженствомъ, пріобрѣтеніе любви которой было бы драгоцѣннѣйшей и лучезарной наградой изъ всѣхъ, какими только Небо можетъ надѣлять человѣка!
«Сколько чувства въ словахъ его! сколько души!» подумала миссъ Тереза и еще тяжелѣе опустилась на руку своего спутника.
— Но довольно, довольно! воскликнулъ краснорѣчивый Спаркинсъ, съ театральнымъ видомъ. — Къ чему я сказалъ это? къ чему я… къ чему выражать подобныя мнѣнія? Миссъ Малдертонъ…. (и Спаркинсъ вдругъ остановился)…. могу ли я надѣяться предложить смиренную дань….
— Ахъ, извините, мистеръ Спаркинсъ! прорвала восхищенная Тереза, и лицо ея зарумянилось въ самомъ плѣнительномъ смущеніи. — Въ этомъ случаѣ я должна просить васъ обратиться къ моему папа. Безъ его согласія я никогда не осмѣлюсь….
— Но я увѣренъ, что какъ папа не станетъ противиться….
— Конечно! я не думаю! Но вы еще не знаете его, прервала миссъ Тереза, очень хорошо зная, что съ этой стороны св нечего бояться, но желая, чтобы дальнѣйшее объясненіе было похоже на сцену изъ какого нибудь чувствительнаго романа.
— Вѣроятно, вашъ папа не прочь отъ-того, чтобы я предложилъ вамъ стаканъ негуса, съ нѣкоторымъ изумленіемъ возразилъ достойный обожанія Спаркинсъ.
«Только-то? — сказала про себя обманутая въ ожиданіяхъ Тереза. — Стояло ли дѣлать такое длинное вступленіе для подобныхъ пустяковъ!»
— Я поставилъ бы себѣ за величайшее удовольствіе, сэръ, видѣть васъ у себя на обѣдомъ въ Дубовой Хижинѣ, въ Камбервеллѣ, въ будущее воскресенье, въ пять часовъ, если только вы не получили еще лучшаго приглашенія, сказанъ мистеръ Малдертонъ при заключеніи вечера, въ то время, какъ онъ и сыновья его разговаривали съ мистеромъ Спаркинсомъ.
Гораціо поклономъ выразилъ свою признательность и принялъ лестное предложеніе.
— Должно признаться вамъ, сказалъ маневрирующій отецъ, предлагая табакерку новому знакомцу: — что я и вполовину не отдамъ преимущества этимъ собраніямъ предъ комфортомъ — я сказалъ бы даже: предъ нѣгой — Дубовой Хижины: для пожилого человѣка они не имѣютъ никакихъ прелестей.
— Что же послѣ этого человѣкъ, скажите мнѣ? сказалъ метафизикъ Спаркинсъ. — Что же такое человѣкъ? говорю я.
— Весьма справедливо, сказалъ мистеръ Малдертонъ:- весьма справедливо.
— Намъ извѣстно, что мы существуемъ и дышимъ воздухомъ, которыя окружаетъ васъ, продолжалъ Гораціо: — что каждый изъ насъ имѣетъ свои недостатки и желанія, свои лишенія и прихоти….
— Конечно, конечно, сказалъ мастеръ Фредерикъ Малдертонъ, съ глубокомысленнымъ видомъ.