Часто мы говорили о нашем поколении, которому пришлось столько пережить. Добровольцем, совсем мальчишкой семнадцати лет, он пошёл защищать наши идеалы. «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!» До сих пор эти слова задевают за живое. Все мы искали иллюзии, и не хотели ничего материального, мы не так рассчитывали, как наши американские внуки. Что интереснее? Феликс говорил, а я слушала. Я стараюсь припомнить в точности, как он размышлял, и записать его мысли. Он рассуждал, как мы были погружены в красоту иллюзий, и как перед нами заволакивался мир страданий, а новый мир надежд захватывал светлым блаженством. Я не скажу, что мы чувствовали себя одинокими, заброшенными, несчастными, мы были в отрадной иллюзии, в мечтах. Кто счастливее? Кругом считали, что нельзя рассматривать себя, как отдельного человека, а только всех в целом. Может быть, кому‑то удаётся с сызмальства отделить себя от всех, от коллектива и общества, но я никогда о себе ничего не думала и считала себя как все. Со всех сторон доказывали, что нужно жертвовать собою для всех, и я жертвовала и, по словам дочери, самой себе ничего не осталось.
Чтобы быть в состоянии жить, через мечту мы оправдывали своё существование. Вот что было! Мы жили не для себя, а для идеи, как сейчас понимаю. И наша иллюзия погибла, как противоречие, как конфликт, она покончила самоубийством. Трагически, как говорят профессора.
Да, я была раб иллюзии, хотела быть, как все, и была в точности. Как вспомню о Сталине, неприятно. Феликс рассказал как он в 53 году отдыхал в Гаграх в санатории «Гребешок», по легенде одна из великих княжен потеряла на пляже гребешок, отделанный брильянтами, с тех пор его не могут найти. В какой‑то день главный врач санатория пригласил Феликса поехать в горы, они сначала поехали в сторону Хосты, потом свернули налево, и через небольшой туннель оказались на прекрасной асфальтовой дороге, с маленькими гротами по краям, что это такое? Это блиндажи для охраны, оказывается, врач приготовил сюрприз — они ехали на бывшую дачу Сталина. Феликса поразила скромность дачного помещения и масса книг, в которых были закладки. Книги по истории, строению Вселенной, философии, и особенно много книг про римских императоров. Из роскоши он отметил только водопровод с морской водой.
Для каждого из нас он был как бог! Мы воздавали ему божеские почести. Я думала, что он замечательный, мудрый, добрый. И детям это преподносила. Я же не знала, что я вру. Все люди, окружавшие меня, верили в то же самое, что и я. И не было ничего сильнее нашей веры. И вот что оказалось. Теперь только узнала, что другие про его смерть, подумали: «ну, слава Богу, кончилась тирания» — и вздохнули с облегчением. Я тогда таких людей не знала. Феликс, помню, сказал, что многие сейчас произносят все гадости о Сталине, чтобы отделить себя от его преступлений.
— Но только тем, что скажешь, «Сталин — палач, убийца», — себя не оправдаешь перед будущим. Все мы сливались воедино своими желаниями построения прекрасного и не хотели ни видеть, ни слышать о преступлениях, и должны разделить вину.
И хотя некоторые его соображения, мнения, взгляды сразу не понимала и не принимала, но чувствовала в его словах что‑то настоящее. В молодости я не подозревала обмана, на тёплом доверии к людям строила свои отношения.
На Новый год и на Рождество я нарядила небольшую ёлочку, да такую стройную, будто её у кремлёвской стены срезали. Ведь здесь, что удивительно, все до одной елки, что продаются, одна пушистее другой. Почему же наши‑то елки такие ободранные, обглоданные, кривобокие? Ведь лесов‑то сколько! Я все в толк не возьму. «Елки–палки специально выращиваются для наших людей», — иронично сказал Феликс.
Я люблю смотреть, как украшаются в это время дома^ и Петя, у которого были каникулы, решил показать нам с Феликсом рождественское убранство города. Снега нет, но все улицы в Рождество утопают в ослепительных сияниях. И это от сияния такое праздничное настроение? В нарядах из кружевных огней стоят деревья, будто муаром окутаны.