После показательного разбора "персонального дела" Ельцина на пленуме Московского горкома, ельцинской попытки самоубийства с помощью канцелярских ножниц в своем кабинете и "великодушного" перемещения его на должность союзного министра вместо отправки на пенсию, тема Ельцина на время потеряла свою актуальность. Однако, не удержавшись от эмоций, Горбачев все-таки дважды припечатал смутьяна, пообещав в их "мужском" разговоре "больше не пускать его в политику" и позднее публично в выступлении перед свердловчанами отозвавшись об их земляке как о "конченом политическом деятеле". (Когда сопровождавший его в поездке в Свердловск Г.Шахназаров попробовал было снять эту "излишне эмоциональную", на его взгляд, реплику из тассовского варианта текста, ему пришлось объясняться по поводу своей "излишней инициативы" не только перед Михаилом Сергеевичем, но и перед Раисой Максимовной.)
И когда вышедший из "комы" Ельцин появился на трибуне ХIХ партконференции, выступив с полупокаянием, поддержкой Горбачева и одновременно критикой Лигачева, генсек мог считать, что избранная им тактика себя оправдала. В свете "вольтовой дуги", которую создавали разные потенциалы этих двух псевдоантиподов, его собственный образ - человека, страхующего партию и страну от крайностей разномастных радикалов, смотрелся особенно выигрышно.
Фатальная историческая связь между этими тремя столь непохожими политиками, оказавшимися по прихоти судьбы в одной упряжке, подтвердилась и в дальнейшем: они вновь сошлись вместе на XXVIII съезде КПСС, чтобы разойтись окончательно. Для Ельцина его трибуна стала сценой, на которой он эффектно разыграл свой уход из партии, и трамплином для начала нового, главного витка своей политической биографии. Лигачев в этой же аудитории потерпел унизительное поражение: выставив свою кандидатуру на пост заместителя генсека (вопреки желанию самого Горбачева), он не получил поддержки даже у антигорбачевски настроенного зала. "Вольтова дуга" между двумя закадычными противниками - Ельциным и Лигачевым - погасла, и в значительной степени с этого момента центрист Горбачев, игравший во время их кулачного боя респектабельную роль рефери на ринге, оказался лишенным двух поддерживавших его, как планер, крыльев.
Если в своем отношении к Ельцину он признает за собой как минимум две "ошибки" (не опубликованную сразу же его речь на октябрьском Пленуме и отказ отправить за границу послом), то, что касается Лигачева, число их на порядок больше. Он, конечно, не забывал, чем был обязан этому человеку в марте 1985 года (и тем более не хотел, чтобы ему об этом напоминали). Однако в его отношении к "Егору" невыветрившаяся личная симпатия ("Лигачев прямой человек, я его всегда за это уважал, хотя он и сделал мне несколько подножек") сочеталась с хитроумным, как ему казалось, расчетом. В двуединой задаче, поставленной перед собой генсеком, - перелицевать партию по социал-демократическому лекалу и сдержать на поводке ее реваншистскую фракцию - Лигачеву была отведена роль "поводка". Даже его прямота, точнее сказать, прямолинейность, а нередко и грубость, выдаваемая за "партийную принципиальность", устраивали Горбачева до тех пор, пока все это направлялось на других, а сам Егор Кузьмич в главных вопросах соблюдал, если и не политическую, то хотя бы личную к нему лояльность.
И лишь выступление Лигачева на XIX партконференции с публичным предъявлением счета генсеку за обеспечение его избрания ("делегаты должны знать, что возможны были и другие варианты") означало: прежний пакт между ними расторгнут. Сохранять в этой ситуации за ним фактический статус первого зама генсека в роли ведущего Секретариаты ЦК было неразумно, если не опасно. Кроме того, после скандала с "делом" Нины Андреевой (несмотря на то что Горбачев формально снял подозрения в причастности Лигачева к этой "антиперестроечной провокации") уже невозможно было придерживаться прежней формулы "расщепленной" ответственности за идеологию. Формула эта, несмотря на ее иезуитский характер, а может быть, благодаря ему, некоторое время вполне устраивала и Горбачева, и "подведомственную" Агитпропу советскую прессу: каждый из редакторов в зависимости от того, куда его влекла "партийная совесть", обращался к той цековской "крыше", которая ему больше подходила.
Однако после дерзости, которую позволила себе "Советская Россия", он решил положить конец этому "перестроечному плюрализму". "Разделенный на Лигачева и Яковлева Суслов" был вновь воссоединен, и на эту роль определен один из самых верных Горбачеву людей в ЦК Вадим Медведев. В то же время, вопреки ожиданиям "яковлевского крыла", жаждавшего реванша, голову Лигачева им не подарил. "Егора надо отодвинуть от идеологии, но сохранить в руководстве, - говорил Михаил Сергеевич, исходя, видимо, из того, что человека с его взрывоопасным потенциалом безопаснее держать при себе, чем дарить еще одного (после Ельцина) лидера своим оппонентам теперь уже с другого берега.
Вопрос о председательстве Лигачева на Секретариатах генсек тоже решил по-своему: вместо того чтобы заменить Егора Кузьмича другим "вторым" секретарем, он попросту вытащил из-под него кресло, практически ликвидировав Секретариат как "класс". Величественная и незыблемая Инстанция отныне перестала приводить в трепет государственный аппарат. Тем самым устранялся и повод для конфликтов между Лигачевым и Рыжковым, поскольку премьер, проникнувшись духом провозглашенной экономической реформы, все более болезненно реагировал на лигачевские претензии осуществлять партийное руководство экономикой.
И хотя с помощью этой операции формально самолюбие Лигачева было пощажено, кара за оскорбительный выпад против генсека на партконференции оказалась жестокой: Егору Кузьмичу было поручено курировать советское сельское хозяйство. Только Горбачев, сам прошедший через это испытание, мог уготовить такой отравленный подарок для своего еще недавно ближайшего сподвижника.
Неудивительно, что в последующие месяцы отношения между бывшими соратниками начали заметно ухудшаться. Их встречи, все более и более редкие, утратили прежнюю доверительность. Лигачев считает, что Михаил Сергеевич попал под вредное влияние Яковлева и его единомышленников. Во время одной из таких встреч, когда в перерыве между заседаниями Съезда народных депутатов СССР они шли по дорожкам Кремля, он предостерег генсека: "В вашем окружении есть непорядочные люди. Они погубят вас". Однако все чаще и в публичных выступлениях, в частности в ходе избирательной кампании 1988-1989 годов, Егор Кузьмич давал понять, что истинный объект его критики - не привычные мишени - Яковлев и Шеварднадзе, а еще недавно неприкасаемый лидер Перестройки.